– Слушай, что говорю, – нахмурился Фома. – Не купцов потрошить пойдем – на большую битву против нехристей станем. Там кистенем не больно намахаешь.
Мучительное усилие мысли отразилось на лицах разбойников, они начали поспешно вооружаться. Потом входили по двое другие, и каждый выбрал оружие по руке, броню по плечам.
Наконец в тиунской опочивальне остались Бастрык, Фома, Ослоп и обе женщины.
– Вот што, красавицы, – негромко сказал Фома. – Нынешнюю ночку спали вы и даже снов не видали. Так ли?
Женщины подавленно молчали.
– Так ли? – спросил Фома суше.
– Так, батюшка, так, – закивали женщины.
– То-то. Язычки замкните покрепче. Оброните словечко – оно што ниточка. Княжий исправник потянет да и с язычком все жилушки вытянет.
Серафима испуганно перекрестилась. Фома подошел к денежной груде на столе, взял серебряный рубль, попробовал на зуб, повертел, кинул в суму.
– На прокорм мово войска. Не зря ж оно нынче старалось. Прощайте, красавицы, и ты, Федя, прощевай, да уговор помни.
Ватажники исчезли – половица не скрипнула, щеколда не брякнула, и когда Бастрык наконец вышел во двор, все запоры были на месте. «Оборотень, – думал Бастрык, истово крестясь, чего с ним давно не бывало. – Оборотень. Не зря про него сказки ходят, а стражники ловить его боятся, только вид делают». Хотелось поднять холопов да отхлестать плетью, но что-то удержало. И новая злоба осела в душе. Вспомнил о серебре, бегом вернулся в дом, сгреб деньги в кошель, зло поглядывая на женщин. Серафима наконец выпустила девушку, приблизилась к Бастрыку, негромко и раздельно, как недавно атаман, сказала:
– Еще тронешь Дарью – зарублю, – и залилась слезами.
– Не вой! Никому твоя Дарья голозадая не нужна. Пусть на ней черт рогатый женится. Ступайте спать, да што атаман сказал, уразумейте. Он теперь на службе у меня. Ступайте, ступайте, неча глазеть…
Ключница повела Дарью с собой в сени. Девушка готова была тотчас убежать из страшного дома, но черная ночь, в которой окрылись разбойники, казалась еще страшнее… Она ушла на заре, тайком. А через час Бастрык, так и не прикорнувший, заглянул в распахнутую светелку и сразу увидел, что Дарьин узелок с едой исчез. Прокрался в сени. Там спала лишь ключница, место рядом пустовало. «Ушла», – понял Бастрык, и вся злоба его вздыбилась в душе черным фонтанам. Фома унизил – заставил дрожать за собственную шкуру его, Федьку Бастрыка, перед которым даже бояре иные трепещут. И придется кормить строптивую нищенку с ее щенками – с этим оборотнем не пошутишь. И Дарья унизила – оттолкнула его… Нравилась Дарья Бастрыку, ох как нравилась, но тем большей злобой наливалась теперь душа – фонтан клокотал, искал выхода. Не мог даже помыслить, что другому достанется Дарья, голодранцу какому-нибудь из московского посада. Ну, нет, Федька не таков, чтобы свое уступать чужому. Раз Федьке она не досталась – так пусть уж никому…
Схватил разорванную рубашку Дарьи, брошенную в светелке, скомкал, сунул под кафтан, тихо вышел на подворье. Все еще спали. От будки вблизи ворот поднялся с соломенной подстилки бурый волкодав, зевнул, раскрыв крокодилью пасть, словно показывая хозяину, что его желтые, чуть скошенные назад клыки готовы послужить всякой хозяйской воле. Даже дикие вепри сваливаются в агонии, когда эти клыки смыкаются на их щетинистых загривках.
– Тоже проспал оборотня? – сердито спросил Бастрык. – Небось сунули тебе чего-нибудь вечером, вот и проспал. Жрешь што ни попадя – то-то и всполошился, хозяина прокараулил. Отслужи теперь.
Пес преданно смотрел в лицо Бастрыка мутно-красными глазами, но хвостом не вилял – волчья порода сказывалась. Бастрык, оглянувшись, дал ему понюхать рубашку Дарьи, отстегнул ошейник, позвал за собой. Засов калитки отодвинут – недавно прошла Дарья. За тыном Бастрык еще раз сунул скомканную рубашку в нос волкодава, приказал:
– Ищи!
Пес тут же прихватил след, сверкнул на хозяина глазом.
– Взять! – приказал Бастрык и, когда волкодав с места пошел крупной рысью, повторил: – Взять!.. Души!..
Уходя, Дарья торопилась незамеченной скрыться в лесу. Ей казалось теперь лучше умереть, чем вернуться в страшный дом, она уж и на Серафиму не рассчитывала – сами тиунокие стены ее пугали. Еще день и ночь в этом доме?.. Ни за что!
Она слышала – за Холщовом пронскую дорогу пересекает тульская, и выбрала последнюю. Захочет Бастрык догнать – он, конечно, кинется пронской дорогой. Однако и на тульскую лучше выйти вдали от села, через перелески. Налегке, с узелком сухарей в руке, Дарья бежала через посветлевший лесок, миновала широкие сухие поляны, бесстрашно углубилась в темную дубовую рощу, надеясь за нею сыскать дорогу. За рощей дороги не было. С немалой опаской девушка минула глубокий овраг, заросший лещиной и жгучим шиповником, и перед нею открылась широкая пустошь. Идти открытым местом она еще побаивалась, но делать нечего – пошла. Позади, из-за рощи, вставало солнце, просыпались птицы, шуршали в траве мыши, за ними охотился ранний степной лунь, скользя и зависая над самой травой, канюк ходил кругами в небе, сторожа вспархивающих из-под ног девушки перепелов и высматривая сусликов, – все знакомо и привычно для Дарьи, выросшей в лесостепи. Впереди вставали небольшие дубравы, за ними она непременно разыщет дорогу – любую, только бы подальше увела от ненавистного тиуна, от его дома, где ни запоры, ни стены не охраняют от незваных гостей… Как хорошо, что нет росы – в высокой траве теперь промокла бы насквозь.
На середине поля ее словно кто-то окликнул, она оглянулась. От рощи отделился темно-бурый ком, покатился по полю в ее сторону. Девушка пригляделась из-под руки – волк?.. Уставив морду в траву, зверь что-то вынюхивал, – видно, шел по следу. По ее следу? Обыкновенных волков Дарья не боялась, они бывают наглыми, но страшны животным – не людям: коня под тобой зарежет, а самого не тронет. Но чтобы волк, летом, гнался за человеком по следу! На это способен лишь взбесившийся зверь, а с ним лучше не встречаться. Волк был громадный – Дарья сразу разглядела.
Бросив узелок, она со всех ног кинулась к лесу: там спасение – на дереве зверь ее не достанет.
