или тому, что меня обнимает и любит красавица Виленская.
— Ты сама-то читала? — спросил я потом Ирину.
— Есть у меня время всякую ерунду читать!
И еще был один смешной разговор: к Ирине подлетела с поцелуями и визгом тетенька лет пятидесяти со странно прищуренными глазами: казалось, она никак не может, подобно Вию, поднять ресницы.
— Вот, — сказала ей Ирина, — Асимов. Писатель.
— Конечно! Тот самый! — закричала тетенька. — Я читала!
— Газеты? — уточнил я.
— Какие газеты? Я книги ваши читала! Это фантастика! Маркес отдыхает, я вам серьезно говорю. У меня безукоризненный вкус, это все знают! Я всем говорю: Асимов — это абсолютно новое слово! Абсолютно!
— А что вам больше понравилось? — спросил я, и Ирина тут же предостерегающе сжала ладонь, которой держала мою руку.
— Все! — воскликнула тетенька. — Все! Вы чудо!
И исчезла.
— Кто такая? — спросил я.
— Дура, — кратко ответила Ирина. — Но даже дур не надо дразнить. Вернее, их-то в первую очередь не надо дразнить. Ее муж купил для их дочки телекомпанию. Целую телекомпанию, представляешь?
— Ты хотела бы тоже иметь телекомпанию?
— Не отказалась бы.
— А что у нее с глазами, я не понял?
— Неудачно пластическую операцию сделали, хоть и в Англии. Глаза еле открываются. А тебе, между прочим, волосы надо привести в порядок. К счастью, ты не лысый, но седина у тебя, извини, не благородная. Может, покрасишься?
— Ради тебя — что угодно.
— Перестань. Хватит отлынивать, пусть Аня тобой займется.
— Улыбнись мне, радость моя, на нас смотрят!
Несмотря на ее явно недоброжелательный тон, настроение у меня было превосходное. Я наслаждался возможностью быть рядом с ней, прикосновениями ее руки, я вдруг почувствовал, что окружающие монстры симпатичны мне, я им прощал все, ибо они явно ценили Ирину, явно любовались ею, явно завидовали мне. Был момент, когда я вдруг поверил, что мы все тут действительно избранные: талантливые, знаменитые, богатые, легкие, веселые, искрометные, красивые… Я усугубил свое блаженное состояние изрядным количеством крепких напитков, в изобилии стоявших на столе. И, улучив момент, довольно-таки нагло обнял Ирину за плечи и поцеловал в шею.
— Что вы делаете? — прошипела она, продолжая улыбаться.
— Мы на «ты»!
— Прекрати!
— Нам надо составить контракт. Что это такое вообще? Меня уговорили изображать твоего жениха, тебя уговорили изображать мою невесту, но это все на словах. Надо заключить контракты с ними и друг с другом! Чтобы я точно знал: обнять, например, имею право, а поцеловать не имею права. А если все-таки не удержался — штраф. За поцелуй в шею столько-то, за поцелуй в щеку столько-то, ну, а…
— Прекратите! Вы напились, что ли?
— Отнюдь! Я пьян от счастья!
Ирина сочла за самое благоразумное дождаться первого же момента, когда будет прилично уйти. И не преминула этим моментом воспользоваться.
— Все, успокойся! — сказала она на улице.
— Да успокоился уже, — сказал я с горечью. — Знаешь, не нравится мне эта чепуха. Будь здорова.
И пошел, махнув ей на прощанье рукой. Она тут же догнала меня.
— Ты куда?
— На метро. Где здесь ближайшее метро?
— Постой!
Улыбаясь окружающим и глазеющим (милые бранятся — только тешатся!), Ирина взяла меня под руку.
— Ты с ума сошел? Отсюда никто не уезжает на метро. Где твоя машина?
— Опять двадцать пять: нет у меня машины! У Валеры есть машина, не путай. Помнишь Валеру? Такой симпатичный молодой человек. Кажется, у вас были какие-то отношения?
— Господи, морока! Садись в мою машину!
И она усадила меня в машину, которую как раз ей подали. В машине она сняла не только улыбку, показалось, она сняла лицо.
Стала злой, раздраженной и даже, трудно поверить, некрасивой.
У ближайшей станции метро остановилась. Огляделась, словно проверяя, нет ли слежки. И сказала:
— Выходите. Вы правы, это страшная чепуха. Я постараюсь сделать все, чтобы мы больше никогда не увиделись.
26
Старания ее не увенчались успехом. Не потому, конечно, что Кичину настолько уж понравился сюжет о любви молодой знаменитой женщины к пожилому, безвестному, но якобы гениальному писателю. Причина была в Беклеяеве, который действительно затеял поход во власть или на власть, что одно и то же. Беклеяеву нужно было насолить, требовалось вывести его из равновесия.
Ко мне явилась пиар-менеджер и имиджмейкер Аня, девочка лет двадцати пяти, высокая, с большими руками и ногами, белесыми волосами, бровями и ресницами, прозрачно голубоглазая и веснушчатая.
— Анна Ликина, — протянула она мне свою могучую руку.
— Ликина? — переспросил я, чувствуя мощное пожатие жестких пальцев.
— Ну. А что?
— Писательница есть такая.
— Может быть. Не читала.
— Но вы же должны заниматься всеми моими делами, в том числе и литературными, я правильно понимаю?
— Ну. А при чем тут писательница какая-то?
— Она — это я. То есть я — это она. Почитали бы.
— А. Это успеется.
— Вы однофамилица, это замечательно, я ведь был уверен, что выдумал эту фамилию, что фамилия искусственная.
— Ничего не искусственная. Это мамина вообще-то. Так, — оглядела она меня, — чего будем с имиджем-то придумывать?
— А так, как есть, я не гожусь?
— Годитесь. Но все-таки можно харизмы добавить. Почему, думаете, тот же политолог П. все время в черных очках?
— Харизмы добавляет?
— А то. Или: актер Б. все время в черной шляпе. Можно, конечно, и без этого. Но лучше, когда фенечка какая-нибудь. Фишка. Простая, но эффектная.
Сама Аня была одета без затей и без фишек. Джинсы до того затертые, что казались грязными, впрочем, возможно, они такими и были. Застиранная футболка с какой-то надписью, буквы наполовину стерлись и слиняли. Из босоножек высовываются большие ногти с облупившимся лаком.
