И мы поехали на ее небольшом, юрком джипе искать для меня фенечки или фишки.
Прибыли в фирменный магазин, где Аня повела меня смотреть рубашки, брюки (точнее сказать: штаны) и блузы; такую одежду я видел однажды в костюмерной театра, куда попал давным-давно по журналистским делам, и, помнится, простодушно удивлялся: то, что из зала виделось красивым, элегантным, крепко и искусно сшитым, вблизи оказалось засаленной рванью, мешковиной без подкладки, с грубыми швами, с висящими и торчащими отовсюду нитками.
— Сейчас будем мерить, — сказала Аня, выбрав несколько тряпок.
— Вы уверены, что мне пойдет?
— Это всем идет. Это — …, - Аня назвала имя всемирно известного портного, то бишь кутюрье.
— Вообще-то это уже носили, вам не кажется?
— Бросьте. Идите меряйте!
В кабинке я напялил мятые штаны цвета кофе с молоком (да еще и в каких-то пятнах, будто на них пролили кофе без молока) и такого же колера блузу с костяными пуговицами. Еще бы драную соломенную шляпу, думал я, рассматривая себя в зеркале, и — готовое пугало.
— Как вы там? — нетерпеливо спросила Аня.
— Сами смотрите.
Аня отдернула занавеску и критически оглядела меня. Я ждал, что она расхохочется или хотя бы наконец улыбнется. Но она деловито сказала:
— Я так и думала. Очень идет. Сразу лет на десять моложе, между прочим.
— Да?
Я осмотрел себя еще раз и склонен был с нею согласиться. Слегка нелепо, но есть какая-то в этом свобода и великолепная небрежность.
— Вы не думайте, — сказала Аня, — это повседневная одежда. Нормальную, на выход, мы в другом месте будем смотреть.
— Я надеюсь.
Войдя во вкус, я решил прихватить еще несколько вещей. Аня с помощью продавщиц подносила, я примеривал.
Две продавщицы, молоденькие девушки, о чем-то переговаривались, поглядывая на меня. Наверное, решают, кто мне эта девица, дочь или любовница, думал я. И ошибся. Приблизившись ко мне, пока Аня что- то сосредоточенно рассматривала, одна из девушек, смущаясь, сказала:
— Извините, мы вот тут поспорили, вы Асимов или Анисимов? Извините.
— Мы в газетах фотографию видели, — объяснила вторая. — Но у нас газет этих нет сейчас, вот мы и поспорили.
— А на что? — поинтересовался я.
— Да так, просто на интерес.
— Что ж, вы обе выиграли. Я Анисимов и Асимов одновременно.
— Ой, — сказала одна из девушек, — а вы, правда, муж Виленской?
— Пока нет.
— А правда, что ей на самом деле сорок два года? — спросила вторая.
— Вранье. Двадцать семь.
— Вот так! Я же говорила! — торжествующе воскликнула первая. — А, извините, у вас с собой книг ваших нету? Мы не в подарок просим, мы бы купили. Мы тут заходили в книжный, говорят: скоро будут.
— Да, скоро будут. Придется потерпеть. Специально потом зайду и подарю по книжке. С автографом.
— Спасибо! — хором воскликнули счастливые девушки.
Подошла Аня и, недоброжелательно посмотрев на девушек, сказала:
— Все, больше тут делать нечего, едем дальше.
Мы потратили весь день на покупки. Но фишка или фенечка все не находились. Аня и шейный платок мне повязывала, и что-то вроде амулета с камешками навешивала, и пестрые галстуки нацепляла — все не то.
— Ладно, — сказала она. — Это мы еще подумаем, а пока едем голову в порядок приводить.
— Вы уверены, что надо?
— Конечно. Ирина сказала: обязательно.
— Ну, если Ирина сказала…
Она привезла меня в куафюрное заведение, где над моею головой стали виться сразу две мастерицы.
— В какой цвет? — спросили они Аню, сидящую в сторонке с журналом.
— Меня бы тоже спросить, — подал я голос.
Аня кивком согласилась: клиент сам решит.
Я решил, что мне нужен прежний мой цвет — светло-русый, почти пепельный. Девушки пообещали и выкрасили меня в соломенный цвет с паскудным цыплячьим оттенком.
— Нормально! — оценила Аня.
— Какого черта! — не согласился я. — Я же сказал: светло-русый с пепельным оттенком. Вот такой! — ткнул я в большой картонный лист, на котором, как листья в гербарии, были прикреплены прядки волос самых разных цветов и оттенков.
— Такого по вашему волосу трудно добиться. У вас волос неоднородный, оправдывалась одна из девушек.
А я вспомнил, как Нина всегда не любила вот это вот: «волос» в устах парикмахерш, да и в других устах. Она жаловалась, что, когда говорят не «волосы», а «волос», она почему-то представляет себе большую и абсолютно лысую голову, из темени которой вьется толстый, жирный и черный единственный волос.
— А вы добивайтесь! У вас цены вон какие — за что? — сердился я.
Девушки переглянулись и стали добиваться.
В результате я получился того цвета, который когда-то называли «шантрет». Не шатен, а именно «шантрет», нечто игривое, лихое, ловеласистое.
— Вы нарочно? — поинтересовался я.
— Мы предупреждали! — оправдывались девушки.
— Красьте еще раз!
— Нельзя, вы что! Волос же не железный, приезжайте через пару дней.
— Волосы, а не волос! — сказал я.
В машине Аня начала меня утешать, говорить, что все замечательно. Но не выдержала и, глянув на меня, вдруг по-девчоночьи прыснула, крутанув при этом рулем и проехав в миллиметре от обгоняемого автобуса.
— Что?! — раздраженно спросил я.
— Извините. Нет, все нормально, правда!
И тут я увидел вывеску: «Парикмахерская». Не «Салон красоты», как везде, а просто и без затей — «Парикмахерская», как в мое время. Я велел Ане остановиться.
— Вы куда? Тут с вами знаете что сделают?
— Знаю. Подождите меня.
Парикмахерская оказалась родной до теплой и сладкой боли. Никакой тебе записи, живая очередь, как всегда это и было, сидят несколько пенсионеров, пенсионерш и заблудший подросток с наушниками на лысой голове (что он стричь собрался, интересно?), вдоль стены узкого коридора — стулья, скрепленные по четыре, на металлических ножках, с дерматиновыми сиденьями, которые были порваны еще десять лет назад, в дырах виден ветхий желтый поролон. Из двери высовывается парихмахерша (так хочется ее назвать) и кричит в пространство: «Кто следующий?», а в зале орудуют пять или шесть блондинок в синих фартучках, одинаковыми приемами подстригая и мужчин, и женщин, поет радио, блондинки перекрикивают его, обсуждая семейные дела и прочее свое, интимное, ворочая головы клиентов, будто болванки, а уборщица шурует по ногам щеткой, сметая волосы… хорошо!
Там я остригся наголо. Парикмахерша уточнила:
