— Совсем?
— Совсем.
— Что же, брить, что ли?
Я подумал:
— Нет, брить не надо. Но очень коротко. Чтобы не ущипнуть.
— Это можно.
Аня, когда я сел в машину, дико посмотрела на меня.
Она смеялась не меньше пяти минут.
Я подождал, а потом свойски толкнул ее в плечо:
— Ну, ну, хватит… Поехали.
— Нет… Нет… Извините… Нет, даже классно… Мне нравится… Но жить с такой прической нельзя! — досмеивалась Аня. И, выскочив у какого-то магазинчика, принесла мне бейсболку. Я напялил ее и посмотрел в зеркало. Вид странный, но какой-то… лихой. Мне понравилось.
— Слушайте, — сказала Аня, задумчиво глядя на меня. — Так оно это самое и есть!
— Что?
— Фишка. Фенечка. Опознавательный знак. Харизматический аксессуар!
— Бейсболка?
— Ну! Серьезный писатель — и все время в бейсболке. Это прикол, это интересно!
— Что интересного, не понимаю! И почему всегда в ней?
— Ну, вы тоже какой-то! Не ваша это забота! Это пусть другие думают: в чем дело, почему П. все время в черных очках, Б. в шляпе, а вы в бейсболке! Пусть всякие смыслы ищут. Кто хочет, найдет. Вот вам и добавка харизме: тайный смысл бейсболки, понимаете? Нет харизмы без таинственности, разъяснила она мне. — Вон Г. отпустил бороду и косичкой ее заплел. Все его фанаты с ума сходят: отчего, почему? Тоже бороды в узелок завязывать начинают. Сотню значений в этой бородке козлиной отыскивают. А их нету на самом деле. Зато шум какой.
Я усмехнулся. Я начинал иронически уважать дурацкую кепку с длинным козырьком, которая, усевшись случайно на мою голову, вдруг тут же начала что-то означать, причем помимо воли обладателя этой самой головы.
27
Мне надо было работать, но не хотелось. Пописывалось, вернее, кое-что для себя.
Тут позвонил Валера и сообщил, что оказался в моем районе. Если я не против, заедет.
И заехал.
Ни с того, ни с сего начал рассказывать о своих делах. Сроду не рассказывал — и вдруг. Ему предложили, в частности, поработать на одну австралийскую фирму. Фирма серьезная, проект интересный. И вообще, не поехать ли в Австралию? Говорят, райские места.
— А невеста? — спросил я.
— Тоже поедет, куда она денется. А не поедет — не надо.
— Раздумал жениться?
— Рановато еще. И дура оказалась. Слушай, а вот это вот все, в газетах этот трендеж про тебя с ней, ну, и все остальное, это зачем?
— Я же объяснял: они в это играют. Им, видишь ли, мало играть в газеты, в телевидение, в политику, им еще хочется играть в живых людей.
— И ты согласился?
— Почему нет? Это совпадает с моими интересами.
Валера смотрел на меня в раздумье. Я-то привык, что не знаю и не понимаю его. А он, быть может, впервые всерьез подумал о том, что не знает и не понимает своего родителя. Он и всегда не понимал, но раньше ему этого не надо было. А вот теперь понадобилось… Раздумье его кончилось вопросом:
— Может, у тебя в ней главный интерес?
— А что тут невероятного? Конечно, не очень хорошо: ты у нее был, а я твой отец…
— Считай, что меня не было. То есть у тебя серьезно?
— Кажется.
— Не повезло. А она?
— Пока знаю, что не противен ей.
— Ясно… Нет, нормальное дело, — рассуждал Валера. — Что ты, не человек? Со всяким может случиться. Тем более, она девушка симпатичная. Не великого ума, конечно. Извини.
— Да нет, ты прав.
— Ясно… То есть, получается, я тебе мешаю?
— О чем ты говоришь! Наоборот, я устранюсь — по первому твоему слову!
Валере, наверно, очень хотелось сказать это слово. Но он сказал:
— Ладно. Передай ей, что я звонить не буду, и вообще… Благодарен за науку. Ну, и что уезжаю. Или не говори. Мне все равно.
Далее адаптировано: многословные рассуждения А.Н. Анисимова об идиотизме положения, в которое он попал, перебирание вариантов, как из этого положения выбраться.
А Валера никуда не уехал.
28
Я придумал жениться. Пусть взбесятся всесильный Кичин, Женечка Лапиков, пусть сильно огорчатся таблоиды, приготовившиеся ковать деньги на нашей с Ириной истории и на уничижении Беклеяева, пусть разозлится Ирина: я ведь сокрушу ее надежды на собственную передачу, на «Были о небывалом», надо, кстати, спросить, что это значит. Жениться срочно и, в сущности, все равно, на ком, лишь бы действительно не оказаться пародией на собственную пародию, вырваться из этого сюжета — ну, и заодно избавиться от дурацкой любви, которая с каждым днем мучила меня все больше. Обидно, конечно: сколько ждал, представлял все в розовом свете, а пришло — и вот, оно, оказывается, как: постоянно внутри что-то живет (будто даже отдельное от тебя!), как инфекция, как зараза, как солитер какой-нибудь, живет, ест тебя, грызет — и при этом ты прекрасно понимаешь, что жажду утолить нечем, та, кого ты любишь, тебя не полюбит никогда и ни за что. В отличие от всех влюбленных, я себя не обманывал.
Я приехал к Дине Кучеренко. Без звонка, без объявления войны, как это и раньше бывало. И сказал:
— Дина, на этот раз я полностью в своем уме. Я все помню. Я выздоровел. И то, что я сейчас скажу, это осознанно, это… В общем, я понял, с кем я могу и хочу прожить, прости за высокопарный слог, остаток жизни!
— Да? И кто эта счастливица?
— Ты, конечно.
— Ой, какая радость! Подожди.
Она принесла магнитофон, вставила кассету.
— В прошлый раз ты тоже говорил, что все помнишь, что полностью в своем уме. А на следующий день забыл. Поэтому…
— На пленку говорить?
— Именно.
— Смешно. Нет, я тебя понимаю. Ты права. Вообще люди общаются безобразно. Им давно надо говорить в присутствии магнитофона. Чтобы никто от своих слов не мог отпереться. И чтобы все ответственней относились к своим словам.
