– Кто?
– Ваш друг, приятель – и эта чрезмерная женщина?
– Да. Никто и предположить не мог. Ну, не то чтоб поженились. Сейчас это называют, кажется, – бойфренд, герлфренд, да? Но я абсолютно точно знаю, что от жены он уходить не хотел, детей любил. Однако магия этих ее слов – про его потенциал... Манящая, так сказать, магия... А может, и не в этом дело, не мне судить. Вздумалось ему тут же этот потенциал продемонстрировать. Плечи хилые расправил, глаза цыплячьи по-орлиному поднял – и уже ему в учреждении скучно, устроился куда-то то ли грузчиком, то ли сторожем, типичная история, а сам отдался свободному творчеству, поскольку его красавица сочла его гениальным фотохудожником. Пробивная девица оказалась, между прочим, она ему даже выставку сумела устроить, журналистов на нее согнала, телевидение пригласила. Но не в этом суть. Суть в том, что мучить стал себя человек бесконечно. Отпустил длинные волосы, бороду, джинсы напялил драные – и только думает о том, как поступить пооригинальней. Из управления культуры тетя была на этой выставке, подошла к нему – с добрыми словами, либеральная тоже тетя была. Нормальный бы человек: спасибо, очень приятно. А он ей вдруг: тяжелая у вас, говорит, работа, нужно постоянно делать вид, что разбираешься в искусстве. Тетя, естественно, обиделась. Никаких после этого выставок. Стал он выпивать – шумно, с дебошами, публично. И не потому, что пить хотелось, а – для оригинальности, имидж создавал, как сейчас сказали бы. Но красавице, видимо, такой имидж знаком уже был, бросила его, остался он на бобах. Ему бы в лоно семьи, в ножки поклониться, но он же оригинал уже до мозга костей, ему быт претит уже, он от фотографии на живопись переключился, верней, на особенный такой жанр – по картону углем. Ясное дело, краски дело дорогое, да и фотоматериалы тоже, сам занимался, знаю, а тут средств для художества целые горы – в котельную устроился кочегаром, где углем топили...
– Где он сейчас?
– Не знаю. Давно его не видел. Я это к тому, что самое оригинальное – это не быть оригинальным. Если хотите – подчиняться условностям. Не в силу конформизма, а в силу, если хотите, увлечения игрой. Мы вот сейчас делаем вид, что ничего особенного между нами накануне не произошло. И это – игра. На самом деле и вы помните свои слова, и я помню. Но – делаем вид. Человек, мучающий себя стремлением к оригинальности, стал бы что-то придумывать, а я спрашиваю: зачем? Мы делаем вид – и прекрасно.
– Я не делаю вид. Действительно, ничего особенного не произошло.
– Произошло – и очень важное. Хотим мы или нет, но нам обоим неловко. И вам неловко, и мне неловко, но вы стараетесь скрыть, Нина, что вам неловко, и поэтому я прекрасно вижу, что вам неловко. Я же ничего не стараюсь скрыть – и результат парадоксально обратный – вам, наверно, кажется, что я фантастически умею скрывать свое смущение. На самом деле это не так. Я смущен, я, честно говоря, не знаю, как вести себя, но, как видите, говорю об этом открыто.
– Вы уже ведете себя определенным образом.
– Каким?
– Трудно сказать...
– Это только внешнее. На самом деле я как витязь на распутье. Но не три дороги, а пять, десять, сто. Я вчера думал – и очень серьезно. Сначала я думал: моя мужская гордость уязвлена и любой другой на моем месте выдержал бы характер. Или вовсе не появился бы – или через месяц, даже через два. Но после этого я задал себе вопрос: с какой стати? Мне нравится эта женщина, мне хорошо с ней, почему бы не прийти и прямо не спросить, интересно ли ей со мной, хочет ли она, так сказать, продолжать знакомство?
– Это вы спрашиваете?
– Я рассказываю, о чем я вчера думал.
– А спросить не хотите?
– Дело не во мне. Любой ваш ответ будет неверен. Вы, Нина, человек многозначный или... Сложный, в общем. Деликатный. Вам нельзя задавать прямые вопросы. Допустим, я его задал. Вы ответите: конечно же, я хочу продолжать с вами знакомство! Но откуда я знаю, скажете вы это от чистого сердца – или от деликатности, от жалости, может быть, от каких-то других причин, включая, извините, и такую, возможно, причину, как одиночество, которое можно скрасить общением даже с таким нудным человеком, как я.
– А если я скажу, что не хочу продолжать с вами знакомство?
– Допускаю. Но я ведь недаром рассказал вам историю про своего приятеля. Вы, извините, чем-то похожи на него. Даже ваше похвальное, конечно, стремление говорить только правду – это только мое предположение! – идет не от природной правдивости, все мы природно правдивы! – а от волевого решения, вы же сами сказали – вдруг! Это вдруг – симптоматично. Но желание говорить только правду есть лишь составная часть желания быть оригинальной, быть самой собой...
– Если самой собой, то...
– Я понимаю, о чем вы! Здесь нет никакого противоречия! В том-то и фокус, что человеку кажется, что он самим собой хочет быть, на деле же он становится кем-то, кого он в себе и про себя придумал. И вы могли бы сказать, что не желаете меня знать не потому, что действительно не желаете меня знать, а от нежелания быть пошлой, неоригинальной, от опасения, что про вас подумают, что вы – из деликатности, из жалости...
– Но ведь вы так и подумали!
– Ничего подобного! Я изложил несколько версий, не зная, какая из них вероятней, поскольку я вообще вас плохо знаю. И самое лучшее – не обговаривать это, остерегаться прямых вопросов и ответов, а исподволь понять, что к чему.
– Да, возможно... Еще чаю?
– Спасибо.
– Спасибо – да или нет?
– Спасибо, да.
Она говорит:
– Он был таким, какого я представляла себе, когда его еще не знала. Именно такой. Это раздражало даже, я искала в нем всякие недостатки – и находила, конечно, но и недостатки были такие, какие должны были у него быть. И он мне говорил то же самое. На самом же деле, конечно, произошла подмена – сперва появился реальный человек, а потом вспомнилось якобы собственное представление о нем, то есть не о нем, а об идеальном, так скажем, варианте, ну, не идеальном, вы понимаете. То есть вспоминались те мысли, которых не было, они задним числом придумывались. Но удивительно, как желания исполнялись! Однажды – после долгого тихого, мирного сосуществования – если считать сосуществованием его приходы раз в неделю, тихого и мирного, спокойного, размеренного, мне захотелось, он как раз должен был прийти, мне захотелось, чтоб он явился злой на меня – хотя не на что было злиться, злой, пьяный, грубый, захотелось странно, физиологично, как беременной женщине вдруг селедки хочется или даже плесени, и он явился злой, пьяный и грубый. Просто фантастика какая-то. Что-то мне говорит, в чем-то меня упрекает, а я улыбаюсь, мне нравится. И он вдруг понял – я видела, что понял, что именно этого я ждала, и ему это не понравилось, и он еще больше разозлился, но тут же успокоился – и вдруг сказал: прощай, радость моя. Прощай, радость моя. И с тех пор мы с ним не встречались. Ни разу. Никогда. Даже на улице. Ни разу. Восемь лет прошло – ни разу. Я совсем тогда молодая была.
– Вы и сейчас слишком молоды, чрезвычайно молоды.
– Вот и с вами так же. Вы не успели мне комплимент преподнести, а я уже слышала, как вы его произносите.
– Но я же знал, что вы хотите его услышать.
– Вы ошиблись. Мы занимаемся с вами пустым делом. Вы даже не представляете, какие мысли у меня появляются. В том числе и о вас. При том, что я к вам хорошо отношусь, я к вам очень хорошо отношусь, я давно не встречала такого хорошего человека. Но, понимаете, есть во мне какой-то клоун, какой-то коверный, который то и дело вмешивается в представление и начинает дурить, мне просто иногда хохотать хочется. Я думаю о вас: какое печальное хорошее лицо, а он высовывается и кричит: плешь, плешь, плешь! То есть вашу лысину имеет в виду, хотя она у вас вполне благородного вида, но он нарочно кричит: плешь!
