– Надо – поеду. Она поймет. Она вообще очень понимающая.
– Да? Ладно.
Крахоборов вроде немного успокоился.
– Что ж, зови ее в гости. Она ходит уже?
– С палочкой, но ходит, нормально. Она тебе понравится.
И Лариса, кажется, в самом деле понравилась Крахоборову. Он был приветлив, шутил.
Шутки эти были не всегда Юрию понятны, но Лариса вполне понимала, отвечала тоже шутками и тоже иногда непонятными, но Юрия радовало то, что Лариса умна – и Крахоборов умен, что они нашли общий язык, он гордился и Ларисой, и Крахоборовым. Он подумал: вот бы и братцу названому жениться, славные были бы вечера вчетвером – с женами. Славные, уютные. Поговорили, в картишки перекинулись, телевизор посмотрели...
– Я человек крайностей, поскольку самое надежное место сейчас – на краю, – говорил Крахоборов. – Впрочем, так всегда было. Я чувствую пропасть рядом с собой, и это заставляет меня быть собранным и готовым ко всему. Меня невозможно застать врасплох. Гораздо хуже тому, кто воображает, что стоит на твердой почве. Он беззащитен. Вдруг сгустилась тьма, он делает несколько неверных шагов, ему дают подножку, он обескуражен, он кричит: «Мама!» – но мамы нет, а есть обрыв, и тут он берет себя в руки, но поздно, он уже летит, и не за что уцепиться! Поэтому парадокс: я должен радоваться, что мой брат обретает почву под ногами, семейный, так сказать, очаг, но, признаюсь откровенно, не рад. Он расслабится, закиснет, он...
– Ты за меня не решай! – с улыбкой сказал Юрий, считая, что Крахоборов продолжает шутливые речи.
Крахоборов не ответил ему. Он развивал мысль:
– Я боюсь, очень скоро он вернется в прежнее свое состояние. То самое, в каком жил раньше. В вонючей коммуналке, в городе Саратове, где прописан, так что с вашей помощью он становится москвичом. Совсем недавно он мылся раз в две недели, нищенствовал, лежал на асфальте, был алкоголиком, то есть не был, он остался им, хронический алкоголизм не излечивается, он лишь приглушается, и, между прочим, довольно скоро у братца моего кончается срок приглушения, и я не уверен, что он решится на второй срок, так ведь, братец? – впрочем, он мне и не брат, это моя фантазия, выдумка, я его выдумал, и он согласился стать таким, каким я его выдумал, его, в сущности, нет, есть только материализовавшееся мое воображение. Понимаете?
Юрий не смел поднять головы.
Услышал голос Ларисы и от неожиданности ее слов поднял голову, глянул – и тут же опять опустил.
– Все это я знаю, – сказала Лариса.
– Откуда? Он же вам не рассказывал ничего! И меня просил молчать. Я обманул его, да, я не промолчал. Но я слишком дальновидный человек. Я...
– Он просто не хотел, чтобы его прошлое еще раз ворошили. Вот и все. Я знаю, кем он был, я знаю, что у него саратовская прописка и что вы ему не брат. Иначе вы бы прописали его у себя, верно ведь? Но вы действительно дальновидный человек. Вы предвидели, что эта игрушка вам рано или поздно надоест и вы ее вышвырнете, так зачем лишние сложности? Вам уже надоело, да? Но у вас характер такой: сам не гам и другим не дам. Да?
– Весьма примитивно рассуждаете! – возразил Крахоборов.
– Наверно, – согласилась Лариса. – Я в институте в теннис играла настольный – всегда по партнеру. У мастера спорта чуть не выиграла. А со слабым игроком сама становилась такой же. И в жизни то же самое. По партнеру играю. С дураком говорю – сама дура. С умным – умнею.
– Во мне, значит, большого ума вы не обнаружили? – поинтересовался Крахоборов весело.
– Я старалась! – так же весело ответила Лариса, и они оба вдруг засмеялись, и Юрий тоже засмеялся, посчитав, что неприятный разговор окончен.
Но Лариса смех оборвала и встала.
– Пошли, Юра, ко мне. То есть переезжай. Из вещей не бери ничего, у тебя ведь своего ничего здесь нет, ведь так? Оно и лучше. Начинать с нуля всегда лучше. Все, что появится, будет твое. Наше.
– Наше, – повторил Юрий, виновато глядя на Крахоборова.
– Вали, вали, – напутствовал Крахоборов. – На свадьбу пригласите хоть?
– Конечно! – радостно сказал Юрий, услышав мягкие нотки в ставшем ему родным голосе названого брата. И сделал шаг к нему. Тот понял и тоже сделал шаг. И они обнялись.
Лариса смотрела на это без улыбки, настороженно.
В канун Нового года исчез дворник Юрий Валентинович Самощенко. Ушел утром 31 декабря счищать с тротуаров пушистый белый снег, тихо и тайно павший ночью, и многие видели дворника. А потом исчез. Жена его Лариса бросилась к Крахоборову, не застала. Подала заявление о розыске в милицию, а сама тем временем помчалась в Саратов. Искала там неделю, не нашла, вернулась в Москву, там ее милиция тоже ничем не утешила. Исчез человек. Как не было его.
А через две недели по заявлению соседей, встревоженных запахом, была взломана квартира Юрия Владимировича Крахоборова, и его обнаружили там мертвым. Судя по его одежде, убранству стола и горящей елочной гирлянде, он покончил с собой в новогоднюю ночь (что судебно-медицинская экспертиза и подтвердила). Следователя изумили вороха бумажных голубей-самолетиков, устлавшие всю квартиру. Не зная, с какого конца приступить к делу, он не поленился и пересчитал их, надеясь найти какой-нибудь шифр или ключ в количестве. Их оказалось ровным счетом десять тысяч штук.
Видит бог, я сам не рад, что большинство историй, которые я рассказываю в последнее время, кончаются гибельно. Я мог бы оправдаться: мол, сама жизнь такова, мол, не сердитесь на это обстоятельство, ведь не сердит же вас то, что история всякой вообще жизни кончается смертью и никому иного финала пока достичь не удалось.
Но это хитроумие слабодушия. История жизни – одно, а история на бумаге – другое, и тут ты волен распорядиться так, как тебе угодно, даже если имеешь в основе настоящие события.
Волен, да не волен.
И понимаю, что это уже не страшно, а почти смешно уже. Поэтому: мало ли тебе историй известно? Выбери ту, что кончается мирно, тихо и здорово!
Но, с тоской предвидя или зная конец, рассказываешь опять все то же или такое же, говоря себе: в последний раз. Самый последний.
Он говорит, она говорит...
Он говорит:
– Нет, это удивительно, это просто удивительно. Это удивительно, Нина, я ведь старше вас, гораздо старше, нет, вы не делайте таких глаз, спасибо, конечно, но я гораздо старше, дело тут не в возрасте, а – поколения разные, понимаете? – но я чувствую не то чтобы себя моложе с вами, но и не вас, конечно, старше в моем, так сказать, присутствии, а, как бы это поточнее выразиться, то есть это вообще вне
