Музыки было как раз в меру, чтобы не утомить даже тех, кто классику не любит, впрочем, и классика была облегченная, народу доступная, но Сергей почти ничего не узнал.
– Вы с гитарой, – сказала Таня Сергею. – Играете?
Сергей впервые за сегодняшний день вспомнил, что он с гитарой и что он сочиняет песни.
Ему очень захотелось спеть этим людям. Они умны и интеллигентны. Они поймут его. Но он стеснялся Нюры. И Стас Антуфьев сегодня умер. Но, наверное, Стас Антуфьев на его месте спел бы, если б хотелось, не думая о том, что кто-то умер. Каждый день кто-то умирает. Сергей не глядел на Нюру, но та поняла его сомнения и сказала с неподдельной просьбой:
– Правда, в самом деле. Сбацай.
Сергей пошел за гитарой, которую оставил у порога. Расчехлил, настроил, металлические струны после холода всегда надо подстраивать. Возможно, синтетические тоже, но Сергей на синтетических не играет. Ему нужен достаточно жесткий звук, жесткий, но негромкий. Ритм. И четко – слова.
– Как там было? – спросила меж тем Таня Матвея по-семейному, как про общее дело.
– В газете прочитаешь, – сказал Матвей, не желая личное обсуждать при посторонних. Но тут же спохватился, что может их обидеть.
– На похоронах Антуфьева был сегодня, – объяснил он.
– Мы тоже, – сказал Сергей.
– Жалко человека, – сказал Матвей, обрадовавшись, что у них есть общая тема.
От настройки гитары Сергей перешел к наигрыванию, а потом запел, он спел первый куплет вполголоса, чтобы начали вслушиваться, а потом запел песню заново, уже по-настоящему. Он закрыл глаза и пел песни одну за другой. Он чувствовал, что его слушают. Если бы почувствовал, что не слушают, тут же прекратил бы. Он пел песни одну за другой, без пауз, чтобы после песен не было никаких слов...
– Заткнись! – закричала Нюра.
Он оборвал себя на полуслове и открыл глаза.
Нюра-Лена была пьяной. Она выхлебнула из стакана остатки и стала говорить.
– Стас умер, а он тут поет. Частушки свои тут распевает. Козел. Все вы козлы. Приютили, какие добрые! Не верю! Кому что спокойней! Вам приютить спокойней, чем прогнать! Козлы. Только и думаете, как вам спокойней! А Стас не думал. Жил, как человек, и не думал о том, чтобы жить, как человек! И умер! А вы живете, козлы! На пианинах играете, козлы! А этот статьи пишет, козел! Журналист, блин! Ненавижу журналистов!
– Извольте не ругаться при детях, – мягко сказал Матвей.
– Их уже несколько? Когда вы успели? На кой хрен вам дети? Вам же не нужны дети, вы же козлы, от них покоя нет, а вам покой нужен! Настя! Поедем со мной, я тебя научу жить!
– Меня зовут Катя, – сказала девочка. – А жить я умею. А пьяных людей не переношу. Это омерзительно.
Она вышла из комнаты.
– Бросьте, Лена, – сказала Таня. – Давайте я вам постелю. Хорошо? Вы просто устали.
– Пошла... – выругалась Нюра-Лена. – Пианистка ...ая!
– Послушайте... – начал Матвей, но Таня встала и сказала сама.
– Ты, ..., – ответила она Нюре ее словами, и они, странное дело, не показались неуместными в ее исполнении. – Кумир у тебя умер, досадно. Горе. Понимаю. Но не размазывай сопли по ... – хорошо? Это не общага, нечего закатывать истерики. Мы это сами, конечно, умеем, но все-таки! Это никому не нужно, понимаешь? В том числе тому, кого нет с нами.
– Ага, – после паузы сказала Лена. – Благородные, блин. Ты сказала – кумир? С нами? Это с кем? Убить тебя мало за такие слова.
И она бросила в Таню стаканом – всерьез, стараясь попасть. Стакан разбился над головой Тани.
– Ну, знаете! – встал Матвей.
– Кумир! Нашла слово! Не подходи, ... отгрызу! Прощайте, козлы! Пусть земля вам пухом!.. Козлы! Кумир!
Она сорвалась, выбежала, на ходу схватив куртку, всунув ноги в кроссовки.
Сергей – за нею.
Она не по дороге побежала, а зачем-то в лес.
Я старался не выпустить ее из виду.
Догнал, ухватил за руку.
Она ударила меня по лицу ладонью, я повалил ее на землю.
Некоторое время мы тяжело дышали, лежа рядом.
Потом она села и, уткнув лицо в колени, заговорила:
– Пойми. Я его люблю. Давно уже. Хотела поехать, но как-то все... Кто он и кто я? И вообще. А потом решила поехать. Мне ведь не надо ничего, мне надо было сказать. Ему наплевать, но это не про него. Я бы сказала: привет, я тебя люблю, будь здоров, пока. И уехала бы обратно. Честное слово, больше ничего не хотела. А он умер, козел. И все. Мне теперь незачем жить! Я домой не вернусь теперь. Пусть мать думает, что меня в Москве убили и изнасиловали. А то если будет знать, что дочка под поезд, неприятно ей будет. Или из окна с десятого этажа. Ей будет неприятно. Мама дочку любит. Ну, ненавидит по-своему, это само собой. Но по-своему зато любит. Все по-своему. Пусть думает, что кто-то дочку пришиб. Это будет ей утешительно. А то если будет знать, что сама... Будет неутешительно. Я маму расстраивать не хочу.
– Что ли, самоубийством жизнь кончить решила? – спросил я.
– Ты молчи, козел! Тебя это не касается. И песни твои козлиные. У меня умер любимый человек. Мне незачем жить. Нет, песни нормальные, ты не расстраивайся. Только ты их придумываешь. А Стас не придумывает ничего. Они у него сами.
– Ангел нашептывает?
– Убью дурака. И он если бы пел, он не стеснялся бы. А ты сам поешь и сам стесняешься. Значит, понимаешь, что фуфло. Все фуфло. Хотя песни хорошие. У меня хуже. Ты бы король у нас был. Я серьезно, я понимаю. Может, они даже лучше, чем у Стаса. Но ты их придумываешь. Придумать и дурак сумеет.
– В умные не набиваюсь. Ладно. Пошли. Извинишься, спать ляжешь.
– Я туда не вернусь.
– Они интеллигентные люди, они все понимают. И им спокойней будет. Ты правильно сказала – спокойней. Но все ведь такие. Все нормальные люди такие. Или ты думаешь, что нормальные – которые молотком по башке?
– Именно! Они-то как раз и нормальные!
Нюра сплюнула.
– Черт. Только что пьяная была и... Холодно. И нервы. Пошли, в самом деле. Я в поезде не спала. Сейчас упаду тут, зароюсь в листья, засну и замерзну насмерть. У меня приятель замерз пьяный на автобусной остановке. Майским утром. Ну, идем или нет?
Таня и Матвей, конечно же, имели такой вид, будто ничего не произошло.
– Я постелила вам, – сказала Таня. – Комнатка тесноватая, конечно, но ничего.
– В тесноте да не в обиде! – Нюра извинилась этими словами за свое поведение. Все это поняли, всем стало опять уютно.
– Сейчас я вам колыбельную спою, – обрадовала нас Нюра.
Она взяла гитару и запела.
Гитара звучала резко, голос звучал резко, слова были резкие. Наверняка друзья ее там, в Волгограде, любят ее пение и ее любят. Но я откуда-то знал, что она будет петь что-то как раз в этом духе. Я где-то уже слышал подобное, хотя нигде ничего подобного не слышал. Как бы объяснить... Чутьем слышал. Есть вещи,
