о которых ты знаешь – они есть. Я огорчился, конечно.
– Ну вот, – скромно вздохнула Нюра, уверенная, что покорила всех. – Теперь можно спать.
– Слушайте, очень оригинально. Вам этим серьезно надо заниматься, – сказал Матвей.
– Может, аккомпанемент... Да нет, он тут такой и нужен, – сказала Таня.
– Вот именно, – сказала Нюра.
Мы даже душ на ночь приняли – оказывается, дом со всеми удобствами. Правда, вода нагревалась газовой колонкой, Матвей довольно долго добивался, чтобы душ был достаточно горячим, а добившись, предупредил, что краны крутить не нужно, иначе колонка может и взорваться ненароком.
Нам отвели под ночлег маленькую комнатушку с высокой металлической допотопной кроватью. Лет сорок назад была она роскошной – двуспальной, супружеской...
Одеял было два. Очень умные люди Таня и Матвей.
– Забыла им сказать, что мы не муж и жена и не друг с подругой, – проворчала Нюра.
– У них тут кроватей не сто штук, не гостиница, – урезонил я ее. – А одеяла два дали, молодцы. Не привередничай.
– Отвернись, дай раздеться. Я голая сплю.
– Я тоже.
– Только не вздумай подлезть, козел. ... оторву.
– Слушай, ты можешь без этих слов? Тебе не идет.
– Могу, ...! Запросто, ...! Хорошо у них. И люди все-таки нормальные.
Я лег рядом, согрелся, ждал – сейчас дрема сладкая начнется. И понял, что долго не усну.
– Мне твоя песня не понравилась, – сказал я.
– А тебя спрашивают?
– Я говорю то, что хочу. Я правдивый вообще.
– Ненавижу правдивых. Сама такая.
– Можно очень пошлую штуку скажу?
– Нельзя, но говори.
– Я тоже ехал к Антуфьеву...
– В любви признаться? Спасибо, успокоил.
– Нет. Просто нужен человек... Ну, ты можешь с ним не общаться. Но он есть. И – можно жить. Легче. Был Антуфьев.
– Кумир, значит.
– Вроде того. Я десять лет собирался к нему приехать.
– Ты такой старый?
– И вот собрался. Дело не в этом. Просто все очень логично. Ты понимаешь, каждому человеку что-то идет. Ну, не только одежда, а вообще. У меня вся жизнь такая. И у меня именно так должно быть: собрался к человеку, с которым давно хотел встретиться, а он исчезает. Это мне идет. Понимаешь? Ну, как говорится, в моем стиле. Если очередь за чем-нибудь, то кончается передо мной. Есть люди, у них наоборот, им всегда достается последнее. За ними уже никому, а им всегда. Они на поезд всегда опаздывают – и точно в последнюю минуту успевают. А если не успевают, поезд на пять минут почему-то задерживается. Такие есть, у меня друг такой.
– Значит, если б ты не поехал к Стасу, он бы не умер?
– Смешно. Но, может, и так. Нет, умер бы, конечно, у него ведь свое все. Ему идет умереть сейчас. Он повторяться начал.
– Козел. Он никогда не повторялся.
– Ну, может быть. Но, главное, я не впал в страшное горе. Мне сейчас даже как-то все равно. Мне его не жаль... Не думал...
– И не думай. Тебе вредно. Я знаю, к чему ты клонишь. Ты сейчас скажешь: ай-ай-ай, какая удача, из- за смерти Антуфьева я встретил тебя. Меня, то есть. И полезешь щупать. Хочется ведь? На вот, руку пощупай.
Я взял ее руку, подержал.
– А ногу хочешь? На ногу. Не выше колена.
Она высунула ногу и положила на меня.
Я не стал трогать ее ногу.
У нее был кумир – и остался. Все остальное для нее не существует. У меня нет никаких шансов. Она всегда будет для меня чужой.
Я думал об этом и думал о Тане. Я слышал, как она что-то тихо делает на кухне. С Матвеем или одна? Голосов не слышно...
Нюра уснула, я встал, оделся, вышел.
Таня сидела в тесной кухоньке, в кресле с ногами, закутавшись в одеяло, читала книгу.
– Не спится, – сказал я. – В новом месте вообще плохо засыпаю. Хотя и дома под утро ложусь. Сова.
– А девушка спит?
– Спит.
– А я не сова, у меня просто бессонница. До трех не усну. Таблетки глотать не хочется. Причем странно: месяц, полтора бессонница, неизвестно почему. Потом само проходит... Скверная штука. А встаю рано. Если потом днем час не посплю, не человек. Хочешь чаю?
– Да.
Я выпил четыре чашки чаю и вкратце рассказал ей всю свою жизнь. Я говорил как младший, хотя дело тут не в возрасте. Таня старше всех мужчин. Дело не в возрасте. В таких влюбляются насмерть. Влюбляются странно, ревнуя к ее уму и к детской какой-то взрослости и желая присвоить себе это любовью. Вряд ли кто-нибудь – взаимной. Она тоже влюбляется смертельно. И безответно, как правило.
Подумав, я изложил ей эти свои мысли. Она сказала:
– Ты умный мальчик.
– Наверняка все твои мужчины были старше тебя.
– Ты так говоришь, будто у меня их миллион был.
– Не миллион. Но были. Это же видно. По мне же видно, что у меня мало было?
– Видно. Но дело не в количестве. Какие мы мудрые, очень приятно. Ты нравишься этой девочке. У вас уже было что-то?
– Мы только сегодня познакомились.
– Очень гармонично смотритесь.
– Я знаю.
– А мы бы вот с тобой совсем не смотрелись.
– Я знаю. Но в этом своя... Что ли, прелесть.
Мы поговорили еще о разном. Я рассказал всякие случаи, касающиеся моей феноменальной невезучести.
– Мне нельзя жениться, – сказал я, понимая, о чем говорю, и что это довольно пошловато, – потому что если захочу изменить жене, тут же попадусь. Сто процентов. Вот, например, если я захочу тебя поцеловать, тут же войдет твой муж.
– А ты хочешь меня поцеловать?
– Да. Спорим, войдет?
– Мы без спора. Мне как, встать?
– Лучше встать. Люблю стоя целоваться или уж лежа. А на креслах или стульях корежиться, извини...
– Нет, ты прав.
Она встала, мы начали целоваться.
Когда целуешься в тишине, то глохнешь, это я не раз замечал. Не думаю, что Матвей крался на цыпочках. Он просто проснулся, встал, вошел, увидел.
– Обжимаемся, – сказал он. – Танюша, не морочь пацану голову. И себе тоже.
– Не теряй времени, – сказала Таня. Почему-то очень серьезно. – Тебе разве не нравится эта девочка?
