– Собрание сочинений Диккенса, тридцать томов, видел в «Букинисте».
– Одна спица от колеса мотоцикла «Харлей-Дэвидсон».
– Полторы тысячи коробок спичек. Приблизительно, – сказал я, смутно помня, что коробка спичек стоит, кажется, сто пятьдесят рублей.
– Ты дашь мне спать, козел?
– Нет.
– Почему это?
– Ты называешь меня козлом. Мне это не нравится.
– Ладно, больше не буду, козел. Нет, правда. Последний раз. Все.
Попутчики, старик со старухой, смотрели на нас, как на сумасшедших. Мне стало смешно, мне захотелось спеть им песню. У меня есть пустяковинка – песня про старика со старухой.
В Саратов мы приехали рано утром.
Сын мой странен, хотя, может быть, не странней многих других молодых людей его возраста. Впрочем, они разные. Иногда я не выдерживаю и занимаюсь тем, что называется – учить жить. Понимая, что нотации эти мне не облегчат душу, а ему не принесут пользы, я не могу остановиться, я упрекаю его, я привожу ему в пример тех его сверстников, которые работают у меня. Мне досадно, что с ними я нахожу общий язык, с ними я сам чувствую себя молодым и энергичным, некоторым я даже разрешаю называть себя по имени, а одному – на ты, это коммерческий гений в свои двадцать два года и далеко пойдет. Я читаю сыну нотации, а супруга в сторонке, плохо ли ей, когда глава семейства вкалывает, обеспечивая это самое семейство всем необходимым и даже более того, позволяя ей и сыну не работать. Я читаю ему нотации, чувствуя, что меня тоже устраивает, что сын не вырос и остается для меня почти мальчиком. Меня устраивает это. Если бы не беспокойство за будущее, когда иссякнет моя бодрость и что-нибудь приключится со здоровьем... Тогда – крах. Но пока все в порядке и, хотя я читаю ему нотации, меня вполне удовлетворяет положение вещей. Он делает вид, что отделился от меня и от матери, не просит денег, зарабатывая делами преимущественно несерьезными. Но, однако, от еды не отказывается и скромно позволяет себе не задумываться, сколько стоит хлеб насущный по нынешним временам. От одежды не отказывается тоже, хотя требования его тут минимальны. Он, удивительное дело, аккуратен, носит все бережливо, стирает сам. Впрочем, целыми днями и неделями сидит дома, упражняясь на гитаре, отчего ж не сохраниться одежде?
И так было довольно долго.
Но вот он поехал в Москву, вернулся с девицей определенного сорта и объявил ее своей невестой.
– Вообще-то жена уже. Фактически, – сказал он.
– А свадьба и все такое? – жалобно и испуганно спросила бедная мать.
– Еще чего, – сказала одноглазая невеста-жена с очаровательным имечком Нюра. (Я пытался Аней называть – не откликается, поправляет: Нюра, говорит, Нюра. А глаз ей в какой-то драке подшибли, она так и сказала, а почему повязка, будто у полководца Кутузова или пирата из детского фильма? – потому что ненавижу темные очки, ответила. Они умеют придумать себе вещи, которые любят и ненавидят, они живут этим – от скуки, надо полагать.) – Вам же лишние расходы, – сказала она. – Никаких свадеб. А вот свадебное путешествие – это хорошо. Дайте денег, мы к моей маме съездим. Ну, и вообще, прокатимся. Вернемся и начнем правильную семейную жизнь. Внучат нарожаем вам.
Тут бы самое время потолковать о практическом обустройстве этой самой семейной жизни. Допустим, с квартирой проблем не будет. Ту, что я пока снимаю для Лизы, я куплю, хозяин-алкоголик отдаст задешево, а Лизе объясню популярно, что, как выяснилось, я не так уж моложав, несмотря на ее постоянные уверения в обратном, что имею очень взрослого сына, который женился, и я обязан куда-то поселить его, поскольку даже в нашей просторной квартире жить двум семьям ни к чему. (Она, эта Нюра, абсолютно раскованна, между нашими комнатами еще так называемый зал, но она могла бы сообразить, что в ночной тишине все прекрасно слышно и через комнату, и, возможно, даже на улице, соседи же, наверное, думают, что мы увлекаемся порнографическими фильмами – звуки весьма характерные, правда, гораздо натуральней, чем в этих фильмах; супруга моя, скромница, лежит – не шелохнется, делает вид, что ничего не слышит, на меня взглянуть боится, впрочем, я тоже делаю вид, что сплю, хотя заснуть под такой аккомпанемент трудновато.) В общем, и тут обнаруживается сторона, для меня не то чтобы выгодная (я имею в виду отношения с Лизой, давно назревшую необходимость прекратить их), но своевременная. Иногда я даже пугаюсь того, насколько удачно складываются для меня обстоятельства в последние семь-восемь лет. У многих появился шанс, и они его использовали, но, как правило, это люди моложе меня или с подпольным советским коммерческим опытом. Я же вроде бы человек неподготовленный и, казалось, неспособный, гуманитарный, обнаружил и готовность, и способности, и удача, нужно отдать должное, помогла мне. Поэтому я надеюсь, что и у сына произойдет перелом, когда он женится. Но на ней ли ему надо жениться, вот вопрос. Пока они школьничают, целыми днями где-то шляются. Друзей у него почти нет, значит, не по друзьям ее водит хвастаться – ведь есть чем хвастаться, девочка красивая, врать не буду, а повязка придает ее красоте вид разбойный, лихой, и она прекрасно это понимает. На мои вопросы отвечают: «Гуляли».
Где, как, чего, непонятно.
Впрочем, за четыре дня они нагулялись досыта и поехали в Волгоград.
Очень вовремя, потому что у меня начались неприятные хлопоты: Лиза чем-то там травилась, попала в больницу, в реанимационную палату, пришлось ездить туда, контролировать и тому подобное. Пожалуй, придется покупать для сына другую квартиру, а эту продолжать снимать для Лизы. Она хороший человек, мне с ней славно, и, пожалуй, обошелся я с ней слишком резко – в мягкой, естественно, форме. Но вечно это продолжаться не может.
Господи, какая тоска. Когда я крошечкой была и в школе я училась, я очень нервная была. Лет примерно до пятнадцати. Я даже завидую своей той нервности, она детская была и по причинам детским. Экзамены, например. До экзамена пять дней, а я с ума схожу, я ни о чем больше думать не могу. Солнышко светит, птички поют, и много разного другого в мире божьем, но я смотрю на солнышко и птичек и думаю: экзамен скоро. Я ем, и сплю, и гуляю, и учебники читаю, и телевизор я смотрю, а сама все думаю, даже до боли какой-то: экзамен скоро. Удивительная нервность. Но после того лета все изменилось, и все мои нервы исчезли, и я спокойная стала. И так обрадовалась, что учиться совсем почти бросила, и вот теперь умная, но ужасно бессистемно и плохо образованная. А нервность вернулась, только это не та детская смешная нервность, а уже что-то другое. Тихо и спокойно страшное. Все вокруг движется, и я движусь, а сама думаю
