– Работа такая. Учить английский язык и читать книжки. Мне нужен образованный референт со знанием английского языка.
– Плохие шутки, – сказал Юрий. – Я русский-то толком не знаю.
– Значит, заодно и русский выучишь.
И Крахоборов принес книги, принес кассеты с уроками английского языка, давал ежедневные задания.
Юрию очень хотелось сделать ему приятное, и он старался.
Но дело никак не шло. Оказывается, чудом сохранив себе сердце, печень, почки и прочие органы, он все-таки разрушил алкоголизмом одну очень ценную вещь: память.
Слушает запись с английскими словами, старательно повторяет, выключает магнитофон, пытается вспомнить, но на втором слове спотыкается, дальше – хоть убей. По десять, по двадцать раз прослушивает или вычитывает в книге, кое-как осилив сумасшедшее английское правописание, слова и выражения, пытается повторить наизусть: пустота, ничего в памяти не осталось!
Юрий чуть не плакал.
Но однажды, раздраженно листая учебник, наткнулся на стишок, он показался знакомым, потому что и на кассете был.
Стишок запомнился неожиданно легко, он прочел его Крахоборову – и даже с выражением. Крахоборов смеялся, бил его по плечу и благословил на дальнейшие подвиги.
Юрий выучил еще один, гораздо длиннее, начинающийся словами:
И дело пошло, проснулась память и стала жадной, Юрий не только английские слова и фразы, он и содержание прочитанных книжек запоминал и пересказывал Крахоборову. Он делал это без фокусов, просто, но Крахоборов почему-то то и дело хохотал, ударяя себя по коленкам.
– Ты, брат, так излагаешь, что узнать нельзя: совсем другая история, – сказал он как-то и тут же задумался, привыкший моментально чуять пользу и в чужих, и в собственных словах.
– Вот что, – сказал он. – Изложи-ка ты мне эту историю на бумаге. Как рассказывал, так и изложи. В книгу не заглядывай.
– Зачем?
– Это не для баловства. Это дело, – веско сказал Крахоборов.
Что ж, Юрий мучился целую неделю – изложил, на ходу многое додумывая и придумывая, потому что просто пересказывать было неинтересно.
Крахоборов, читая, смеялся беспрерывно. Юрий этого не мог понять, поскольку и книжка, и история, по ней написанная, были трагическими. Он даже обиделся слегка.
– Ты художник! – сказал ему, извиняясь за смех, Крахоборов. – Художник-примитивист. Знаешь, что это такое?
Юрий промолчал.
– Не знаешь. И хорошо. И не должен знать. Потому что если художник-примитивист знает, что такое примитивизм, то он уже не художник-примитивист. Мы вот что из этого сделаем. Мы сделаем из этого кино!
Юрий пожал плечами.
А Крахоборов засел за компьютер (за которым и Юрия заставлял работать, но он всячески отнекивался), перевел каракули Юрия в красивый текст, прямо как в книге, Юрий слов своих не узнавал, и отнес куда-то, и довольно скоро сообщил, что по сценарию Юрия совместная российско-шведская частная студия будет снимать фильм в духе русского примитивизма.
Юрия возили знакомиться с режиссером, с продюсером. Он понравился сдержанностью, молчаливостью, он сумел даже сказать несколько фраз по-английски – и ему ответили, и он понял, понял!
Там была и актриса, которой отвели роль главной героини. Женщина молодая, красивая, но словно опечаленная чем-то.
– Вы будто и не рады, – сказал ей Юрий, когда они оказались поблизости.
– А чего радоваться? Кино этого никто и не увидит. Никому не нужно это сейчас.
– Это точно. Но главное – для себя работать. Для удовольствия, – сказал Юрий.
Актриса усмехнулась, глянула на него, сказала:
– Мудёр!
– Да нет... – засмущался Юрий.
Она рассмеялась, стала еще глядеть на Юрия, уже с любопытством, спросила, кто он, откуда.
Юрий взял да и выложил ей чистую правду, хотя приготовился врать. Чистую правду, всю до нитки. Она слушала внимательно. А выслушав, сказала:
– Все-таки не понимаю, зачем ты нужен Крахоборову. Ты берегись его.
– Да что ты! – удивился Юрий. – Он для меня столько сделал! Совершенно бескорыстно!
– А сценарий?
– Да это случайно! Он не заставлял же меня, само получилось!
– А английский зачем и все прочее?
– Не знаю. Ну, хочется ему, чтобы я образованный был. Мне теперь самому хочется.
– Неспроста это, – сказала актриса по имени Ирина. – Тоже мне, Пигмалион.
– Это как?
– Хороший ты парень, Юрий Самощенко. Смотри, не влопайся во что-нибудь.
– Приличные люди кругом, что ты! – успокоил ее Юрий.
– Скоты, – спокойно возразила Ирина, глядя на лысого и бородатого шведского продюсера. – Звони мне, если что.
– А что?
– А ничего.
И она дала ему свою визитную карточку.
А на Крахоборова опять напало уныние.
Опять он целыми днями валялся на постели, был вял и неулыбчив.
Юрий хотел его порадовать своими успехами в английском и чтении книг – он велел ему заткнуться и умолкнуть.
Как-то вечером сказал:
– Я напиться собираюсь. Тебя это не смутит?
– Нисколько, – ответил Юрий. – У меня и мыслей об этом нет, будто и не пил никогда. Кто б сказал, не поверил бы, что так бывает.
И Крахоборов стал напиваться.
Сперва он напивался молча, слушая музыку – классическую, тяжелую. Она на Юрия действовала подавляюще, он с удовольствием пошел бы гулять, но совестился оставлять одного Крахоборова в таком состоянии. Вдруг он поговорить захочет?
И Крахоборов захотел.
Он показал Юрию цветную фотокарточку, на которой была красивая женщина в красивых одеждах, и стал рассказывать о своей любви.
Юрий мало что понял из пьяного рассказа Крахоборова. Понял лишь, что любовь была высшей пробы, с взаимным огнем вначале, со столкновением характеров и борьбой самолюбий в средине, с мольбами и клятвами в финале. Все, что делал Крахоборов, он делал для нее – и квартиру вот эту создал, и коммерческие поступки свои совершал. Квартира ведь для семьи, одному ему не нужна такая. Но...
– Никогда она не вернется ко мне, – сказал Крахоборов. – Никогда, понимаешь ты это слово? Я не хочу
