– В определенном смысле, наверно, самому нужно быть в какой-то мере ребенком?
– Да, в определенном смысле, наверно, самому нужно быть в какой-то мере ребенком.
И т. п.
Но вот что-то сбилось, я это уловил сначала по интонации, а потом вник в смысл.
Очередной вопрос был:
– Наверное, ваша основная цель – с малых лет воспитать в каждом ребенке самодостаточную личность?
Вместо того чтобы послушно ответить: «Да, наша основная цель – с малых лет воспитать в каждом ребенке самодостаточную личность!» – собеседник вдруг заволновался и возразил:
– Ни в коем случае! Я, знаете ли, этого слова, «самодостаточность», вообще не перевариваю. Если человеку достаточно самого себя, это ущербный человек, не сказать больше! Сейчас вокруг именно какие-то самодостаточные монстры, которых абсолютно не интересует, что происходит с другими людьми. Парад, знаете ли, индивидуальностей, на самом деле, если всмотреться, лишенных индивидуальности, ибо большинство сконструировано из штампов, расхожих представлений, клише и так далее. «Самонедостаточность», вот хорошее слово! Да, я уверен, я уже говорил, что каждый ребенок – гений, но это не значит, что мы должны пестовать эгоцентрическую гениальность. Главное в нашей системе воспитания как раз в том, чтобы пробудить в маленьком человеке интерес к другому человеку! Вы не представляете, в частности, как сложно убедить их, что взрослые тоже люди!
Ведущая растерялась: разговор становился слишком умным, слишком парадоксально заостренным для массового зрителя, она улыбнулась и примирительно (и намекающе) сказала, слегка путаясь в словах, поскольку собеседник явно отошел от запланированной линии:
– Вы хотите сказать, что дети не любят нареканий со стороны взрослых, что нам, взрослым, нужно помнить, что дети тоже люди?
– Зачем? Дети-то как раз не люди, то есть люди, но как бы инопланетяне среди землян. И мы упорно учим их земным правилам, вместо того чтобы попытаться взять у них то полезное, что есть в их марсианских обычаях, понимаете?
Ведущая не понимала. Но улыбка не сходила с ее уст, она привычно перевела для эфира на человеческий язык туманную речь воспитателя:
– Это правда, мир ребенка весьма сложен. Он требует внимания и бесконечного терпения, он не терпит насилия, и мы бесконечно благодарны тем людям, которые, если можно так выразиться, растят нам наше будущее.
Это была типичная финальная фраза, после которой собеседнику полагалось заткнуться и послушно покивать в ответ на благодарное «спасибо, что пришли». Но воспитатель не дал ведущей это вымолвить, он опять взвился:
– Я вас умоляю, не надо этих вот заблуждений – насчет насилия особенно! Ребенок хочет насилия! Ему необходима чужая воля, все дело в формах выражения этой воли! Позвольте ребенку самому обдумывать каждый свой шаг и принимать любое решение самостоятельно – и сделаете его несчастным!
Для ведущей эти слова были настолько неожиданными, что она удивилась не как ведущая, а как женщина, забыв на время об эфире (вернее, о записи – что большая разница):
– Почему?!
– Да это же аксиома! Ребенок часто капризничает не потому, что хочет добиться своего, а потому, что ждет от вас проявления власти! Чтобы успокоиться. Это подобно тому, если сравнить с обществом, как каждый бунт провоцирует собственное скорейшее подавление, каждая революция только и ждет, когда ее победят! Естественно, победа не безусловна и поражение не безусловно, тут-то и начинается разговор о компромиссах, о сотрудничестве, о...
– Понимаю! – вежливо перебила ведущая, глянув мельком на часы. – Большое спасибо. – И в камеру: – У нас в гостях был директор детского сада Валентин Маратович Милашенко, считающий, что из каждого ребенка можно сделать вундеркинда. Как видите, заведующие детских садов бывают не только в кино.
И тут же пошел фрагмент из любимого народом фильма «Джентльмены удачи».
Милашенко выходил из студии, мягко упрекая ведущую:
– Я вовсе не утверждал, что из любого ребенка можно сделать вундеркинда. Я говорил о гениальности, но это совсем другое!
– Ну, это детали, – отвечала ведущая, идя следом за ним; она уже потеряла к нему интерес и улыбалась певцу Малинину, который был следующим:
– Прекрасно выглядите! Уже готовы? Пойдемте!
Моложавый певец отправился с нею, а Милашенко сел на диван, ему подали салфетки, чтобы стереть грим.
Он занялся этим, чему-то слегка усмехаясь: видимо, еще прокручивал в себе закончившийся диалог и, как всегда (как обычно и все мы), был им недоволен.
Я уже не сомневался, что вижу перед собой Валько: видел его и сам, хоть и издали, лет пятнадцать назад, рассматривал его фотографии, когда решил описать его историю.
Он посмотрел на меня и улыбнулся: тоже узнал.
– Здравствуйте. Тоже записываться?
– Да.
– Приятно видеть земляка.
– Мне тоже... Не подождете меня?
Валько посмотрел на часы (я потом это припомнил: когда выяснилось, что его никто не ждал и никуда не опаздывал) и – согласился.
Мы сидим в его квартире (не конура и не окраина, как почему-то представлялось, а вполне пристойная квартира недалеко от центра), и он вот уже битый час рассказывает мне о тонкостях работы с детьми дошкольного возраста, о том, что в детских садах их калечат, с ними не занимаются, не работают, за ними в лучшем случае присматривают, обычно же просто предоставляют самим себе. Он, когда стал воспитателем, первым делом добился от заведующей смены названия: не «детский сад», а «сад детства» – хотя бы на вывеске. Это было обычное дошкольное учреждение, а через два года, прослышав, что там выращивают детишек с уникальными способностями, богатые родители района потянулись со своими чадами, заведующая была счастлива, скоренько оформила выход из-под опеки государства, превратила сад в частное заведение. Валько, вскормленному на идеях равенства, это не понравилось, он ушел в другой детсад, который тоже превратил в образцовый. История повторилась. Тогда он ушел на должность заведующего третьим садом, оговорив: хоть что со мной делайте, но брать буду строго в соответствии с принципом места жительства – то есть детей из ближайших домов. С ним согласились, но через год построили новый корпус, сделав его как бы филиалом сада – на частной основе, естественно, и упросив Валько быть там консультантом-педагогом. Не даром, конечно. Что ж, Валько не стал упираться.
Еще он поведал мне о том, что в его методах нет ничего нового, да и нет вообще никаких особых методов. Ребенок должен чувствовать к себе внимание – и всё. Больше ничего не нужно. Он должен знать, что ни одно его доброе дело не останется без похвалы и ни одно дурное без наказания. Он должен видеть, что воспитатель радуется его успехам и ждет их. Ибо любой ребенок за похвалу и внимание к себе способен на невероятные успехи.
Ну, и так далее.
Это была исповедь увлеченного человека, дорвавшегося до внимательного слушателя. Правда, внимание я скорее имитировал. И Валько это заметил и, прервав сам себя, сказал, улыбнувшись:
– Что я вам мозги морочу. Вам ведь совсем другое интересно, да?
– Нет, почему?
– Потому, что позитивный опыт сейчас мало кого интересует. Напишите книгу, как в детском саду над детьми измываются и даже насилуют, будет фурор. А попробуйте изобразить в форме романа результативный воспитательный процесс! Никому не надо!
– Обычное рассуждение профессионала. Железнодорожники недавно позвали, большое начальство, с просьбой отразить положительный опыт, накопленный российскими железными дорогами, в форме сериала. Рассказывали о передовых машинистах, самоотверженных стрелочниках и креативных представителях руководящего состава.
