Выходит из ванной муж.
Стоп.
Что-то уж как-то. Совсем не туда.
Валько целиком посвящает себя общественной деятельности. В партии пол не важен.
Нет, это сначала не партия, всего лишь фонд «Содействие Согласию» (СС сокращенно, но эта аббревиатура употребляется редко), однако фонд серьезный, с большими средствами. Валько берут на работу рядовым сотрудником, потом он становится руководителем проекта, потом фактически главным человеком после президента фонда (этот представительский пост занимает, как обычно – для вывески, – государственно известный человек). Фонд расширяет свою деятельность и штат. Появляются энергичные люди – для того, чтобы, как и в любом другом фонде, быстро и много украсть и незамедлительно исчезнуть, но с удивлением узнают, что украсть нельзя. Валько строго за всем смотрит и не позволяет. Энергичные люди обескуражены и начинают, выражаясь современно, рыть под Валько, искать компромат. И, к собственному глубочайшему изумлению, ничего не могут нарыть и найти. Валько невероятно чист.
Фигура его становится все более заметной. Тогда решают под эту фигуру создать партию. Ибо партии в России возникают именно так: не под идею, не под благие цели, а – появился заметный человек, ему нужна команда, а лучшая форма команды – партия. Название придумали краткое и сильное: «Свои». Известно ведь, что политические игры есть недоигранные игры детства. А слово как раз детское, из «казаков- разбойников» и других активных забав. «Кто идет?» – «Свои!» Идеологи партии растолковывали народу: само название доказывает, что появилось лучшее из всех имеющихся общественно-политическое объединение. Например, «Единая Россия», вслушайтесь и вдумайтесь: это все равно что сказать – «молодая девушка» или «пожилая старуха», ибо Россия едина по определению, а кто сомневается в этом – пораженец, если не предатель. «Партия жизни» – слишком общо и туманно. Какой жизни, позвольте вас спросить? За что боретесь, за выживание всего лишь? Не маловато ли? «Партия пенсионеров» – сужает круг. «Родина» – название безответственное и наглое, Родина у нас одна, и это вовсе не партия. Движение «Наши» явно подконтрольное, комсомольскообразное, создано для верхушки (как, впрочем, и другие партии). Эта верхушка, стоя на трибуне, может обвести рукой толпу и сказать: «Вот – наши!» А вот те, кто внизу, о ком так могут сказать? О себе? Нет. То есть даже грамматически безграмотно. У нас же своим может стать каждый, кто докажет свойскость на деле, а не на словах, мы все – свои, без рангов и чинов, нам не надо чужого, нам надо только свое: свободу, благополучие, социальное равенство. И т. д.
Пропаганда оказалась эффектной и эффективной, в партии стало прибывать членов, причем не мертвых душ, а настоящих энтузиастов. Открылись региональные отделения. Представителей одного из них успели побить: доказательство серьезного отношения к партии. Валько стали готовить к президентским выборам. Он долго отказывался – из скромности. Но потом задал себе вопрос: кто, если не я? И честно ответил: никто!
Валько, поразмыслив, понаблюдав за московской жизнью, идет в крупнейшую желтую газету и предлагает материал о себе – как об уникальном явлении. В газете рады, готовы поставить материал в ближайший номер. Почему-то убеждены, что Валько предоставит им сведения даром, – отнюдь. Валько просит весьма серьезную сумму. Посмеявшись, сотрудник отдела скандалов и аномалий советует поискать дураков в другом месте.
– Найду, – спокойно отвечает Валько. – В Москве это не так уж трудно. До свидания.
Сотрудник, слегка смутившись, просит подождать. Приводит заведующего отделом. Тот, укоризненно глянув на несообразительного коллегу, соглашается на все условия, даже не дослушав рассказа Валько.
Через день Валько – знаменит.
Его узнают на улицах. Сначала непривычно, но очень скоро Валько начинает получать от этого удовольствие. То есть он с некоторым запозданием следует совету Сотина – извлекать выгоду из своего положения.
Он становится светским персонажем и узнает, что это весьма доходное дело. Это даже доходней, чем быть модным певцом, актером, телеведущим. Там все-таки надо вложиться, там надо работать, чтобы заслужить известность, Валько не надо ничего, кроме одного: быть самим собой.
Его зовут на корпоративные вечеринки и дни рождения богатых людей, поскольку он входит теперь в джентльменский набор персон, без которых не может обойтись ни одно приличное мероприятие. Таблоиды привычно перечисляют: на пятидесятилетии продюсера О. были певец П., балерина Р., политик С., шоумен Т. и, конечно же, Милаш (Милаш – это теперь псевдоним Валько).
Его приглашают на телепередачи, у него берут интервью, просят высказаться по самым разным вопросам.
Любимое изречение Милаша: «Все сложнее». Он политкорректен, амбивалентен, толерантен. С одной стороны, говорит он, мы наблюдаем кризис гуманитарных наук, с другой, эти науки никогда еще не имели таких возможностей. С одной стороны, говорит он, проституция – это опасность СПИДа, это злоупотребления милиции, это язва города, с другой – это рабочие места, пусть нелегальные, для девушек из провинции. С одной стороны, говорит он, и в нашем прошлом было много хорошего, с другой, и в нашем настоящем немало неплохого. Время от времени он совершает эксцентрические поступки: то снимется в порнофильме, то подарит детскому дому три персидских настоящих ковра.
Дом его в Подмосковье стоит три миллиона, он увлекается коллекционированием машин 60–70-х годов – «бентли», «бьюики» и прочее с длиной кузова не менее 6 м.
Он завсегдатай VIP-клубов, VIP-фестивалей, VIP-курортов.
По слухам, его представили к ордену «За заслуги перед Отечеством» II степени, и велика вероятность, что он получит эту высокую и заслуженную награду.
Все варианты казались возможными, ни один не представлялся оптимальным.
Поэтому я отложил жизнеописание Валько на неопределенный срок.
За этот срок многое изменилось. Я переехал в Москву, занялся тем, чем не занимался раньше, продолжая одновременно делать то, что делал всю жизнь.
В Москве оказались, кстати, и Гера, и Салыкин, мы изредка перезванивались, еще реже встречались, я спрашивал у них о Валько, они ничего не знали.
Однажды я был приглашен в передачу «Доброе утро». Записывалась она, естественно, вечером – не вся, а те, как их называют телевизионщики, блоки, которые вставляются потом между новостями, сводками погоды и прочими действительно актуальными материалами, идущим в прямом эфире.
Помнится, в очередь на запись деликатно выстроились певец Малинин (старший), я и шеф-повар модного ресторана – гримировались, переговаривались о том о сем, слушали наставления редакторов; впрочем, краткие: народ все опытный, не первый раз в эфире. А ведущая в это время беседовала с каким- то человеком из категории увлеченных, из породы энтузиастов; мы могли это наблюдать по монитору в нашем предбаннике. Меня, к сожалению, с советской поры настораживает любой энтузиазм, особенно общественного толка. Умом я понимаю, что он бывает – неподдельный и искренний, но душа так и осталась навсегда приморожена подозрительностью: а не кроется ли за этой энергией либо личная цель, либо обездоленность человека, которому просто некуда девать энергию?
Речь шла о воспитании детей дошкольного возраста. Я рассеянно слушал, не особенно интересуясь этой темой, слегка разве только удивляясь, что обсуждать ее пригласили мужчину: известно же, что дошкольным воспитанием на 99,9 % заняты женщины.
Беседа шла в обычном для телевизионного формата русле:
– Ведь очень трудно найти общий язык с маленьким человеком, который только недавно начал вообще говорить? – спрашивала ведущая.
– Да, очень трудно найти общий язык с маленьким человеком, который только недавно начал вообще говорить, – отвечал собеседник.
