– Да что же это такое? – возмутился Симыч. – Кто это там лежит? Поднять его!
Кто-то (оказалось, Дзержин) схватил меня за шкирку, оторвал от земли и поставил на ноги. Я поднял голову и встретился взглядом с Симычем. Прищурив глаза, он вперился в меня так строго, что мне стало не по себе, и я даже почувствовал некоторую дрожь во всем теле. Зильберович и Том смотрели равнодушно, не проявляя никаких признаков узнавания. Только, кажется, один Глагол, переступая с ноги на ногу, глядел на меня доброжелательно.
– Это ты? – спросил Симыч тихо.
Я смутился, разволновался, ткнул сам себя пальцем в грудь и переспросил:
– Это? – Но тут же опомнился и признал: – Да, это я, Симыч.
– Не Симыч, а Ваше Величество, – поправил меня Зильберович.
– Здорово, Лео! – сказал я ему, неожиданно для себя как-то угодливо подхихикивая. – Ты очень импозантно смотришься на коне.
– Выполнил ты мое задание? – строго спросил Сим Симыч.
– Это какое же, Сим… то есть Ваше Величество? – спросил я, глупо подпрыгивая, кивая головой и про себя думая: «Надо же, гад какой! Даже шестьдесят лет в морозильнике лежа, все помнит». – Если ты… то есть вы имеете в виду флоппи-диск, то нет, не выполнил, потому что…
– Взять его! – Симыч тронул поводья и двинулся дальше, рассыпая вокруг себя американские центы.
Гениалиссимус
Меня долго вели по вонючим, плохо освещенным коридорам, а потом открыли железную дверь и куда-то втолкнули. Видимо, в камеру, в которой вообще никакого света не было. Только под самым потолком едва- едва что-то брезжило. Там было очень маленькое окошко размером не больше школьной тетради в клеточку, и синий свет сквозь него едва сочился, вырисовывая на фоне общей черноты лишь само это окошечко, и ничего больше.
Я стоял среди этого непроницаемого пространства, надеясь, что глаза, привыкнув к темноте, различат хоть что-то, но они не различали. Я попробовал двинуться вправо и тут же наткнулся на что-то твердое. Судя по запаху, это была параша.
Звуков никаких не было слышно, но я почувствовал, что я здесь не один.
– Есть здесь кто-нибудь? – спросил я негромко.
– Да, – ответил тихий голос, который показался мне знакомым. – Здесь есть я.
– Кто вы?
– Гениалиссимус, – просто ответил голос.
Я мысленно произнес пару нехороших слов, которые в письменном виде воспроизводить не буду. Видимо, эти собаки запихнули меня не в тюрьму, а в психушку. Да еще в одну камеру с сумасшедшим, страдающим манией величия.
– Слушайте, – спросил я, – а вы, случайно, не буйный?
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду, что, если у вас хоть капля разума сохранилась, не вздумайте на меня нападать. Я в совершенстве владею приемами карате, и любая попытка применить силу может очень дорого вам обойтись.
Конечно, это была чистой воды чернуха. Ни о каком карате я и малейшего понятия никогда не имел. Но я точно знал, что сумасшедшие, когда знают, что могут получить по зубам, бывают весьма разумны и осмотрительны.
Человек в темноте помолчал, обдумывая мои слова, а потом спросил:
– Витя, это ты?
Теперь помолчал я. А затем спросил:
– Значит, ты утверждаешь, что ты – Гениалиссимус?
– Ну да, – сказал он, – Гениалиссимус. Или бывший Гениалиссимус.
Я еще подумал и сказал:
– Здравствуй, Леша. По-моему, нас с тобой совершенно справедливо упрятали в этот сумасшедший дом.
– Почему? – услышал я вопрос.
– Потому что то, что сейчас происходит в нашем воображении, в действительности случиться никак не могло.
– Почему? – спросил он опять.
– Потому что сам твой вопрос говорит о твоей болезни. Ну посуди сам. Мы с тобой родились, выросли и почти состарились в прошлом веке. Не могли же мы вместе оказаться здесь, да еще чтобы в это же время сюда же прибыл и этот взбесившийся маньяк, который теперь называет себя Серафимом.
Гениалиссимус Букашев, подумав, сказал:
– Ты сам доказал, что понятие «действительность» очень условно. Во всяком случае, для нас она существует только в том виде, в каком отражается в нашем воображении. То есть действительность – это только то, что мы реально видим перед собою.
