вслушайтесь: «Вы еще не жили в коммунизме?» Патетический напряженный вопрос. И тут же спад в бытовую разговорную интонацию: «Ну, так в чем же дело? Поживите…» И сразу после этого: «Он теперь совсем не за горами, до него трамвай вас довезет…» Та же интонация, но в нее вплетается ритм идущего по рельсам трамвая. Это, я позволю себе выразиться красиво, ритм жизни и ритм правды. По-моему, Аня, это твоя большая поэтическая удача, и я тебя от всей души поздравляю.
Не успел он сесть на место, как к столу, не спрашивая разрешения, выскочил следующий оратор – крупный, кудрявый.
– Сеня, только не очень длинно, – предупредил его Мыркин.
– Два слова, – пообещал Сеня и начал говорить быстро и энергично: – Трамвай, о котором пишет Аня, это тот самый трамвай, на котором я каждый день езжу на работу. Он обычно страшно гремит. Он обшарпанный. Пассажиров, как сельдей в бочке. Я всегда наступаю кому-то на ноги и мне наступают. И я вижу перед собой только озабоченные, иногда даже злые лица. Для того чтобы я посмотрел на этих людей другими глазами, мне понадобилось слово, сказанное поэтессой.
– Не поэтессой, а поэтом, – поправили его с места.
– Прошу прощения, – согласился Сеня. – Конечно, поэтом. Я сам ненавижу это жеманное слово «поэтесса». Так вот поэт увидела то, что мы, погруженные в наши будничные заботы, не замечаем… Поэт заметила, что этот обшарпанный трамвай идет не из пункта А в пункт Б, а из нашего прозаического быта прямо в коммунизм. Какое смелое столкновение образов обыденного и необычайного!.. Я сейчас не припомню ничего похожего в современной поэзии. Здесь слышится что-то балладное, может быть, идущее от Жуковского, а может быть, тут даже стоит поискать музыкальные аналогии, в звучании этого стиха есть что-то скрябинское, что-то напоминающее начальные аккорды «Поэмы экстаза»…
– Чепуха! – вскочил похожий на Добролюбова. – При чем тут музыка? При чем тут Скрябин? Если уж сравнивать, то с живописью. Здесь уместно вспомнить Пластова или Дейнеку.
Тут в спор вступили другие семафорцы и стали приводить еще всякие аналогии, наизусть цитируя каких-то неизвестных В. В. поэтов, потом почему-то ударились в теорию стихосложения, и зазвучали слова «хорей», «анапест», «амфибрахий», «верлибр», «лирический герой», «консонансная рифма», «имажинизм» и «интровертивность» – для всех выступавших эти слова и их значения не были секретом.
«Боже, боже, – покидая «Семафор», сокрушался В. В. – Куда ж это я суюсь? Как я могу соревноваться со столь образованными людьми! Которые знают, кажется, все».
Только вера их общая в коммунизм как-то его смущала.
P.S.А что касается гениев, то за время своей продолжительной жизни В. В. встретил их так много, что, выстроенные в шеренгу, они могли бы оцепить весь шар земной. Гении в основном встречались двух видов: произведшие в этот ранг сами себя или возведенные в него щедрой молвой, чаще всего без всякой на то причины, без хотя бы проверки энцефалограммы возводимого или измерения его черепа по методу дедушки Ломброзо.
Элиза Барская. Черные дыры над Коктебелем
Одно время мы с Люськой наладились чуть ли не каждое лето ездить в Коктебель, где я обычно снимала комнату у одной и той же сумасшедшей старухи возле местного рынка. Мы тогда еще были молоды и, по нашей собственной оценке, весьма недурны собой. Может быть, оценка была не слишком завышена, потому что в то время нас повсюду сопровождали стада загорелых, нахальных и алчущих молодых людей хороших фамилий. Папы их были известными писателями, академиками и даже членами ЦК, что давало возможность отпрыскам обтягивать свои зады «штатными» джинсами или фирменными плавками, умело подчеркивавшими конфигурацию того, что под ними скрывалось. Эти, как их называла Люська, сперматозавры выражали свои желания прямо, открыто, некоторые без понятия, что существует в природе чувство смущения. Один придурок через пять минут после первого знакомства не только предложил мне лечь с ним в постель, но сразу изложил всю программу: «Я тебя вы… в попку и поцелую в пипку». За что, само собой, послан был далеко. Можно ли себе представить, чтобы кто-нибудь предложил нечто подобное девушке из хорошей семьи лет сто назад? Конечно, не все сперматозавры выражались подобным образом, но сказать «У меня на тебя стоит» или «Пойдем, старуха, перепихнемся» – это было в порядке вещей, хотя среди них попадалось немало и неврастеников, которые сказать могли что угодно, но в деле показать себя не умели.
Егор от них от всех отличался скромностью, угловатостью манер, но главное тем, что был не чьим-то сынком, а сам в двадцать восемь лет сделал в астрономии какое-то крупное открытие, связанное с черными дырами, про которые я так ничего и не поняла, хотя имела достаточно возможностей.
Я даже не могу вспомнить, при каких обстоятельствах мы познакомились и как ему удалось отбить меня от остальной компании, но так или иначе мы проводили много времени вдвоем. Мы уходили куда-нибудь подальше от всех, лежали на горячем песке, и он мне рассказывал о черных дырах, пульсарах, квазарах и о чем-то подобном и рассказывал так, что я, как ни странно, ничего не понимая, слушала, раскрыв рот, но тут же, впрочем, все забывала, потому что моя голова – это сплошные черные дыры.
Большая часть моего успеха у мужчин объясняется (ялась) моим умением слушать, поддакивать и выражать восхищение их умом и успехами. Люська надо мной всегда подтрунивала, говоря, что я покоряю мужиков двумя словами в вопросительной форме: «Да?» и «Неужели?». Может быть, она права, но я всегда это делала без малейшего умысла; выражая восхищение мужчине, я действительно им восхищалась, может быть, не тем, что он рассказывал, а всем им самим.
Люська, которая внимательно следила за развитием моих с Егором отношений, при всяком удобном случае спрашивала, не перешел ли тот к более земным темам, а если нет, то не кажется ли мне, что мне опять попался импопланетянин (ее собственный неологизм), но я-то видела, что здесь совсем другой случай.
Чем дальше развивались мои отношения с Егором, тем чаще я замечала, что, просвещая меня по астрономической части, он вдруг теряет нить рассказа и непроизвольно устремляется взглядом не к звездам, а гораздо ниже, к нижней части моего живота, плотно закрытой темным купальником. Было похоже, что наши встречи все больше волновали его и доставляли определенные физические мучения, в результате которых он, возвращаясь с пляжа, расставлял ноги шире обычного.
– П….страдатель, – сказала Люська, и от нее я впервые узнала, что этим словом обозначается застенчивый молодой человек, который очень хочет, но не набирается смелости попросить.
В конце концов я по совету Люськи проявила инициативу и пригласила Егора к себе. У меня мы пили сухое вино и он продолжал мне рассказывать что-то о возможностях строительства гигантской орбитальной обсерватории.
Вечерело. Солнце ушло за Карадаг и, как это бывает только на юге, сразу стемнело. Я намеренно не
