– Чёрт тебя возьми, я могу – и знаю – все тачки в моём доме, – отрезал он. – И этого…
Закончить он не успел. Под окнами снова заурчал мотор.
Ник прикрылся занавеской и начал изучать панораму, которую разнообразила помойка, расползшаяся до размеров громадной мусорной кляксы. Думаю, если бы на дереве напротив появилась птица, которая не жила в его дворе, но именно сегодня решила тусануться с приятелями, Ник бы тут же опознал её, как полицейского агента с прослушкой, видеонаблюдением и полным набором спецтехники.
– Уехали, – наконец, тихо сказал он.
У меня затекла шея, я не курила чёртову тучу времени – с таким перерывом в приёме никотина самое оно было подумать о том, чтоб бросить курить; для полного комплекта мой мочевой пузырь опасно переполнился и прямо-таки вопил об этом во всё горло.
Ник прокрался к большому шкафу и со скрипом открыл дверцу. Послышалась возня и приглушённые ругательства.
– Давай сюда, Ева, – потребовал он, пихая мне в живот картонную коробку, от которой воняло пылью и старьём. – Помоги.
– Не знаю, что ты надеешься там найти, но будет совсем круто, если это окажется заложенный чёрный ход, – шёпотом пошутила я.
– Это окажется штука, которая… – начал Ник и чихнул. Шкаф качнулся и вывалил на пол остатки содержимого.
– Ага, – удовлетворённо сказал Ник, поднимая с пола чёрный футляр.
Это был внушительных размеров бинокль. Я даже не удивилась. Я не удивилась бы, даже если там обнаружился бы телескоп или машина времени: способность удивляться испарилась у меня сразу после наступления Большого Стрёма.
– Ева, – шёпотом сказал Ник и поманил меня пальцем.
Я пригнулась, будто через окно меня мог снять снайпер, и чуть ли не ползком двинулась в сторону балкона.
– Держи, – Ник извернулся и, не открывая дверь нараспашку, через узкую щель выволок снаружи жестяную коробку.
В коробке хранился пакет с товаром. Господи Боже, это дерьмо воняло так, словно его там был не килограмм, а, как минимум, тонна.
Большой Стрём семимильными шагами двигался к развязке.
– Воду держать включённой, – одними губами приказал Ник.
– Это значит вывалить в канализацию все наши деньги, – с отчаянием сказала я.
– Лучше вывалить туда все наши деньги, чем сделать то же самое с собственной жизнью, – резонно возразил он и повернул кран.
Внезапно труба дёрнулась, и струйка воды стала толщиной в мизинец.
– Только не это, – сказала я с обречённостью приговорённого, и мы вытаращились друг на друга, словно только что узрели конец света. Наконец, я спохватилась и лихорадочно принялась затыкать дырку стока, а Ник пулей метнулся в кухню и загрохотал кастрюлями.
Кому, как не нам, было разом припомнить все страшные истории про воду, которую специально отключали копы, уже стоя перед входной дверью и готовясь высадить её вон…
…Вода текла струйкой не толще карандаша, а мы смотрели на неё, как заворожённые. Думаю, если бы она иссякла совсем, мы бы попросту рехнулись…
Я сидела на полу возле ванны, предусмотрительно распахнув дверь и держа на коленях пакет с порошком. Финт был в том, чтобы в случае чего уложиться в несколько секунд и смыть в раковину несколько сотен тысяч – или свой собственный немереный срок. Так как порошок, которым воняло уже на весь коридор, имел поразительное свойство трансформироваться либо в одно, либо в другое, словно философский камень.
Ник курсировал от балконной двери к окну на лестничной клетке – точнее, мотался взад-вперёд, как наскипидаренный, – и пас поляну, то есть всё, что было снаружи. На его шее болтался бинокль-монстр, а вокруг глаз уже угадывались красные надавленные полукружья – с таким усердием он пялился в окуляры.
На дворе стемнело. Я, наконец, закурила. Дым сквозняком вытянуло наружу, и, видать, дымом же, как магнитом, в хату притянуло Ника. Он скатился с лестницы, держа в руках листок, выдранный из своей записной книжки.
– Боюсь спросить: что бы это могло быть? – поинтересовалась я.
– Номера всех чёртовых тачек, – Ник рывком содрал с себя бинокль, оттянувший ему всю шею, и плюхнулся на стул. – Всех незнакомых тачек – и не спрашивай, зачем они мне нужны.
– Хорошо, – покорно согласилась я.
– Надеюсь, ты не против того, чтобы принять вахту? – с подозрением спросил он.
– То есть, взять эту штуку, – я ткнула пальцем в чудо оптики, – плюс твой список, и вести наблюдение за прилегающей территорией?
– Точно, – устало подтвердил он и сунул мне листок.
Я вздохнула и сунула ему пакет.
В этом было рациональное зерно. Всю ночь и весь следующий день мы не отлипали от панорамы двора, помойки и крошечного пятачка, где разворачивались местные тачки. Оказалось, что куча машин были по меньшей мере странными: из них никто не выходил, в них никто не садился, они просто некоторое время стояли прямо возле дома – или в радиусе ста метров, – а потом давали по газам и больше не появлялись. Понятия не имею, в чём был подвох – быть может, только в том, что тогда любая тачка вызывала у нас подозрение, даже если из неё вылезал сосед с пакетами из супермаркета или беременная женщина. Большой Стрём продолжал рулить…
Машины приезжали и уезжали. Мы по-братски делили обязанности, курево и еду. Не знаю, были ли мы правы хоть в одном случае из ста. Проверить мы не могли, да и не горели желанием, а от Эла шарахнулись бы, как от чумного. Впрочем, мы шарахались даже от собственного отражения в зеркале. Телефон был выключен и продолжал мирно собирать под диваном пыль.
Большой Стрём кончился через день после того, как была съедена последняя замороженная пицца и последний кусок чёрного хлеба. Мы выключили воду, засунули пакет обратно в жестяную коробку – и вышли из подъезда, стараясь не особо глазеть по сторонам. Эти пятнадцать минут от никова дома до подземки нам казалось, что мы идём по улице нагишом, а на лбу у нас обоих маячит красная точка лазерного прицела снайпера… Каждая минута превращалась в год. Пятнадцать чёртовых лет мы тащились до ближайшей станции – как в кошмарном сне, когда воздух вокруг становится вязким, словно смола.
– Вроде пронесло, – сказал Ник, отходя от кассы. – Пролетели, как фанера над Парижем.
– Если я доберусь до Эла, то вколочу его в землю по самые гланды, – мстительно пообещала я. – И, честно, для него же было бы лучше оказаться за решёткой.
– Факт, – согласился Ник, подавая мне жетон. – И овцы целы, и волки сыты. И пастуху вечная память.
Его рука не дрожала. Почти. Нас снова пронесло – и это опять был объективный факт этого долбанного мира…
…– Лежать не опухла? – Джонсон подвалила к моей койке и замерла, кокетливо оттопырив задницу.
– Швартуйся, – гостеприимно пригласила я.
– Так как оно? – Джонсон приземлилась. Мебель под ней придушенно всхлипнула, точно собиралась крякнуть и развалиться на части. – Ещё из ушей не лезет?
– Здесь и сейчас я хочу лежать. И я буду лежать, – я подавила зевок.
– Ясен пень, что здесь и сейчас, а не завтра и на луне, – с сарказмом сказала она.
– Я это к тому, что надо жить здесь и сейчас, – философски уточнила я. – Похоже, что только так.
Джонсон завозилась, где-то рядом с моей подушкой звякнуло стекло.
Мне стало интересно.
