— Тут почти все ходят в «Прибой», детка. Полмили по набережной. Пять минут, если сядешь на трамвай.
— Спасибо, сержант.
— Твои родители, конечно, знают, где ты?
— Мне уже пятнадцать, сержант.
— Уайт. Боб Уайт.[5] Хохма такая. А тебя, детка, как звать?
— Дженни.
— Хорошо, Дженни. Значит, о тебе в ближайший час не заявят, как о пропавшей. Ты уже взрослый, ответственный человек.
— Конечно.
— Вот и ладно. «Прибой» — не забыла? — Черное облако накрыло нас, и я подумала, увижу ли я белки глаз Боба Уайта…
но не увидела.
Но меня манил не «Прибой», а увеселительный центр, один из многих на берегу. И еще мальчик, пускавший змея неподалеку, красивый, с длинными волосами.
— Эй, осторожно — бечевка. — Я шла наискосок через пляж к центру, который стоял на мысу, пальцем, указывающим в океан. — Сказал же — осторожно! — Я наконец посмотрела под ноги, поняв, что обращаются ко мне. Он сматывал бечевку от змея, готовясь запустить его снова — с океана дул крепкий бриз.
— Извини, — сказала я, вложив в подтекст «ах, какая я неловкая, хотя и хорошенькая». Подтекст молил обратить на меня внимание.
— Нет проблем, — сказал он и дернул рукой. Вороток, прикрепленный к руке, щелкнул, и змей взвился в воздух, плавно и сексуально. Мальчик наблюдал за змеем и за мной сквозь темные очки.
— Красивая штука.
— Ты когда-нибудь пробовала запускать?
— Не-а. Но похоже, это легко.
Он снял очки, чтобы окинуть меня высокомерным, avec le grand octant, [6] взглядом.
— Стильное легким не бывает.
— Ну, извини.
— Как тебя звать? — Он протянул мне руку.
— Дженни. А тебя?
— Кайл. — Он с ухмылкой поклонился, одновременно покрутив вороток, и змей тоже отвесил поклон. — К вашим услугам. — Он выпрямился, и драконовый летун передразнил его.
У него были длинные каштановые волосы, которые развевались по ветру, и гибкое мускулистое тело. Он сам казался мне змеем, готовым улететь.
— Возьми меня за руку.
— Зачем?
— Ты почувствуешь его полет. Не бойся, он не укусит.
Я взяла его за руку, ту, с воротком. Мы переплели пальцы, а змей нырял в небе, переплетаясь с черными струйками дыма, и я почувствовала, как напряжена его рука, но не только это. Странно, но факт.
Я чувствовала, что возбуждаю его.
Я
Позже, когда Кайл освободился от змея, мы выпили по йогуртовому коктейлю в фирменном баре. Сержант Боб увидел нас и помахал рукой.
— Привет, Дженни. Не потерялась еще?
— Нет еще. Это Кайл, сержант Боб.
— Я его знаю, — спокойно ответил Боб, но Кайл все-таки отвесил ему свой дурацкий полупоклон.
— Сержант…
— Будь умницей, Дженни. Помни, что я сказал: ты взрослый, ответственный человек.
— Да, конечно.
Боб коротко кивнул моему спутнику, и мы отправились в увеселительный центр.
— А ты разве не задерживаешь дыхание, когда набегает ведьминское облако?
— Не-а. Я из Лос-Анджелеса, там всегда так.
— Черт. Никогда в этом сраном городе не бывал, а хочется.
— Ты серфингом занимаешься?
— Немного.
Ночная набережная освещена оранжевыми натриевыми фонарями, продавцы выкликают свой товар. Игры-приключения по дешевой цене. Фирменные бары, морские прогулки, футболы, пункты первой помощи для тех, кто не привык к сероводородному дыханию черного облака.
И полно ребят. Они шляются повсюду, курят, ржут над туристами, обзываются, пинают друг друга понарошку. Девчонки смотрят на Кайла и на меня с завистью, и я чувствую, что мне повезло.
— Это он и есть, тот самый центр? — Надо же сказать хоть что-то, чтобы вывести разговор на высший уровень и дать парню намек.
— Ага. Ты как, при деньгах?
— А как же. — Я уже порядком разорилась, напоив его фирменным йогуртовым коктейлем, за который дерут будь здоров, однако сую ему в ладонь три долларовые монеты. Он кивает.
— Ну, тогда пошли развлекаться.
Плохое начинается в зеркальном зале, где Кайл прижимает меня к себе. Мы вошли и сразу увидели себя с разных сторон, разбитых на мелкие кусочки.
— Клёво, правда?
У меня кружится голова. Кайл стоит позади меня, обхватив меня руками за пояс, продев пальцы в поясные петли моих джинсов. Повернешь голову — и видишь себя под другим углом, задерешь — и видишь себя сзади…
— На, послушай. — Он надевает мне наушники, гитары бьют у меня в голове, его язык, пахнущий горячим фаджем и опиатным никотином, лезет мне в глотку, а руки перемещаются к груди, все еще упакованной в купальный лифчик под майкой.
В этот момент я оказываюсь на пляже и вижу себя идущей с той стороны —
<эх, и устрою я ей>
— но это не мои слова. То есть ничего похожего.
Не знаю, как я вернулась в гостиницу утром. Я очнулась в той же одежде, и песок натирал мне в тех же местах. Я лежала на полу своей комнаты, и плохо прикрытая дверь толкалась о подошвы моих шлепанцев с каждым порывом ветра.
Горничная хотела войти, и мне показалось, что я выныриваю из глубокого колодца. Я прогнала горничную, быстро приняла душ, встретила маму с папой приличествующей улыбкой, когда они вышли из смежного номера. Да, я хорошо провела время. Да, проголодалась. Вот пепельница, папа.
Плохое представлялось мне расплывчатым и нечетким, когда мы вышли на набережную, чтобы позавтракать. На «Джерсийском побережье» летом приборы всегда сальные, и можно с тем же успехом позавтракать с видом на панораму, за которую мы столько заплатили, правда?
Если бы не то, плохое. Впереди на набережной какая-то суета, и у меня мурашки бегут по коже, когда я вижу мигалки «скорой помощи» и полиции. Люди толпятся внизу на песке, за деревянным ограждением. Папа закуривает новую сига-
рету, и мне хочется попросить у него одну — так начинает вдруг болеть голова. К черту лживое
