переехать в дом престарелых. Это упрямство напомнило монахине ее детство, в котором та же женщина, ее мать, так же упорно внушала ей веру в Христа. Теперь она проклинала Бога за свои страдания, и дочери было больно это слушать.
Сегодня она с особым нетерпением спешила к вечерне.
Внезапно горло ей сжала чья-то рука. Дыхание прервалось, и она не смогла даже вскрикнуть. Рука швырнула ее на землю. Сверху ее придавило тяжелое тело: рука зажала ей рот, и монахиня почувствовала, что задыхается.
Глаза ее расширились, когда она услышала треск рвущейся материи. Над собой она видела черную нейлоновую маску, в отверстиях которой блестели глаза. Третьим отверстием был рот, оскаленный в усмешке. Потом она почувствовала между ног что-то твердое, двигающееся.
Тут над ней сверкнул нож.
И вонзился ей в горло.
Джек-с-фонарем
Понедельник, 1 ноября, 1.03
Роберт Деклерк видел больше смертей, чем большинство других людей, но так и не смог привыкнуть к этому зрелищу.
Как все мужчины и женщины, имеющие дело со смертью, Деклерк постоянно сталкивался с объективным воплощением самого субъективного из человеческих страхов – страха смерти. Он не мог заставить себя относиться к этому ни с профессиональным цинизмом, ни с кладбищенским юмором. Постепенно он выработал в себе главное чувство, с каким встречал смерть, – печаль. Печаль о потере еще одного человека.
Тридцать лет это работало, но только не сегодня.
Сегодня главным чувством Деклерка был гнев.
Тело монахини лежало на земле футах в тридцати от дороги. Вокруг нее суетились люди, профессии которых тоже связаны были со смертью. Одни из них щелкали вспышками, другие водили по земле металлоискателями. С поводка рвались немецкие овчарки. У ног трупа склонился Джозеф Авакумович; рядом стояли инспектор Макдугалл и суперинтендант. То, что сделали с монахиней, не могло не вызвать у Деклерка гнев.
– Тот же почерк, – сказал Авакумович, поднимаясь и показывая на то место, где должна была быть голова. – Видите, под горизонтальной линией обезглавливания – вертикальный разрез. Мне нужна гортань для исследования.
Инспектор Макдугалл кивнул. Он тоже был зол: уже второе тело в Северном Ванкувере, в пределах его компетенции. Нужно поспешить с раскрытием дела.
– Изнасилование, – сказал русский, – и разрез на груди. – Он нахмурился. – Очень жестокое преступление.
– Вы имеете в виду, что она была девушкой?
– Не в этом дело. Этот парень – настоящий дикарь.
– Вещи разорваны или разрезаны? – спросил суперинтендант.
– И то, и другое. На животе и ниже он действовал ножом, а от шеи до талии разорвал руками.
– Ее убили здесь?
– Да. Слишком много крови. Дождь смыл все следы, но кажется, что ее оттащили с дороги в кусты. На дороге имеются следы борьбы.
– А кто ее нашел?
– Другая сестра, – ответил Макдугалл. – Она вышла запереть ворота и увидела горящую свечу.
– Скорее бы узнать, что за извращенец вытворяет все это.
В этот момент из просвета в тучах выглянула полная луна и осветила троих мужчин, молча стоявших над трупом монахини. Каждый думал о случившемся по-своему, но ни один из них не мог понять ход мысли Охотника. Несомненно, они имели дело с маньяком. Деклерк думал о том, что Охотник, должно быть, преследовал свою жертву или поджидал ее в кустах. Он изнасиловал ее, убил, а потом отрезал голову. Что может быть проще? Беспокоил его вертикальный разрез на горле. Он знал, что так часто делают убийцы, чтобы жертва издавала меньше шума. Но здесь было что-то другое. Это чудовище не только отрезало монахине голову, но и поместило на ее место Джека-с-фонарем. В тыкве были вырезаны два треугольных отверстия для глаз и рот, искривившийся в злобной усмешке. Внутри горела свеча, и именно ее свет увидела сестра, вышедшая закрыть ворота. Теперь свеча догорела, и тыква смотрела пустыми глазами на обезглавленное тело.
К Макдугаллу подошел капрал с испачканными землей руками и мундиром. Он только что закончил обыскивать пруд.
– Ничего, шеф. Мы использовали собак и детекторы, но безрезультатно. Насколько я могу сказать, в пруду тоже ничего нет.
– Ищите дальше, – коротко бросил Макдугалл. Капрал кивнул и пошел выполнять приказание.
Авакумович что-то пробормотал.
– Извини, Джозеф. Я отвлекся.
