килограммов, завернутых в шелк.
— В бар! В бар! — оживился Томми и, вытянув вперед руку, стал раскачивать приемник, внутри которого погремушкой звякала бутылка виски.
— Ты похож сейчас на Джорджа Вашингтона, переплывающего реку Дэлавэр, — пробормотала мисс Дженкинс, приоткрыв один глаз.
— Реку из чистого виски с ледяными айсбергами! — завизжал Чарли, подхватывая мисс Дженкинс под мышки. — Независимость и революция на скалах!
Поднатужившись, Томми взял учительницу за ноги, Чарли подхватил ее за плечи, и веселая процессия, которую замыкали Исабель и Джек, двинулась к бару.
— Вот видите, сеньора Битл! И на «Родезии» можно повеселиться!
— Сеньора? Ах да, да… сеньора Битл… А он сказал… то есть мой муж сказал, что я должна повеселиться… Только я не знала…
— А что вы знали, сеньора? Изабелла? Позвольте мне называть вас Изабеллой?
Дверь лифта открылась, и вся компания кое-как втиснулась внутрь. Лифтер, совсем еще молодой парнишка, зажал ладонью рот, едва удерживаясь от смеха.
Калифорнийская учительница стояла посреди лифта, точно тяжелая стена без фундамента, а оба ее кавалера беспомощно озирались по сторонам, не зная, обо что опереться в этой безмолвной лакированной клетке. Джек и Исабель предусмотрительно отодвинулись от них в самый угол.
— Но меня зовут Исабель, а не Изабелла. И вообще откуда вы меня знаете?
Джек сделал жест, в котором было и вдохновение, и великолепная небрежность, и даже снисходительная усталость.
— Изабелла… это звучит романтично; вы латиноамериканка. А вообще-то на «Родезии» есть список пассажиров.
— Все равно…
— Злоупотребление доверием? Отсутствие такта? Оглянитесь вокруг! Мы все безумцы.
Исабель прыснула. Дверь лифта открылась, и они попали в салон, где пассажиры, распаленные духом соперничества играли в вопросы и ответы. Распорядитель выкрикивал в микрофон вопросы, а обе команды — они заняли столиков двадцать — писали ответы. Как только у кого-нибудь из участников игры ответ был готов, он вскакивал со стула и бежал к столику жюри. Чарли и Томми, уверенно поддерживая мисс Дженкинс, прошествовали мимо моряка в широких брюках, который записывал на черной доске очки, набранные обеими командами. Исабель, прикрывая сумочкой лицо, шла позади Джека.
— Кто изобрел психоанализ? — раздался вопрос распорядителя.
— Монтгомери Клифт![56] — выпалил Чарли.
— Неправильно! Неправильно! — заверещал Томми. — Это был владелец фабрики, где изготовлялась спальная мебель. Большой ловкач!
— Что было сначала? Кровать или психоанализ? — перебил его Чарли.
Словно сговорившись, они опустили на пол свою даму, опустили так, точно это был мешок с мукой, и, взяв друг друга за талию, подпрыгнули, дрыгая ногами, и завыли:
Органист тотчас заиграл мелодию из оперетты Оффенбаха, стараясь попасть в такт их песенке.
Когда Чарли и Томми, подобравшие с полу бесчувственную мисс Дженкинс, покидали ярко освещенный салон, их провожали смех и шумные аплодисменты. Войдя в бар, окутанный полумраком, они водрузили мисс Дженкинс на высокий табурет у стойки возле бармена-Ланселота, чтобы тот в случае чего не дал ей свалиться на пол. Томми сразу же завладел роялем, и клавиши зазвенели а-ля Дебюсси. А Чарли, опершись локтями о стойку, раздельно сказал:
— Ты для меня загадка, Ланселот! Коктейль «Бархат полуночи»!
Бармен с морковно-рыжим ворсом на голове обнажил в улыбке черные щербатые зубы.
— Шампанское и портер, милорд?
Показав свои гнилушки, Ланселот мгновенно спрятался под стойкой и тут же вынырнул в золоченом пенсне на цепочке.
— К черту! — Чарли стукнул кулаком о стойку. — «Скарлетт О'Хара».
С непостижимой быстротой бармен смешал в шейкере, наполненном ледяной пудрой, виски, лимонный сок и полбанки протертой малины. Потом несколько раз встряхнул эту смесь перед яростным и налившимся кровью лицом Чарли.
— За борт! За борт Ланселота! У меня иссякло терпение! Какого черта ты торчишь здесь, на этом корыте украинских эмигрантов, когда Марли, Фонтенбло, Виндзор, Петергоф, Сан — Суси, Шенбрун, все дворцы, построенные Сарди, ждут тебя! Любой королевский дворец, любое королевское небо жаждут насладиться твоим искусством! Кузнечик! Grasshopper![57]
Ланселот снова исчез под стойкой и снова появился. Теперь он вставил в глаз монокль на шелковом черном шнуре и надел высокий котелок. Потом добавил к коктейлю ложку сливочного крема, ложку шоколадного и ложку мятного и придвинул запотевший холодный бокал к разгоряченному лицу Чарли.
При виде трех смесей — коричневой, красной и зеленоватой — англичанин из Глоустера притих. Осторожно — по глотку — он отпил из каждого бокала, и его усы окрасились в цвета национального флага какой-то страны, которая еще не провозгласила независимости.
— Один «Аламо»! — успел выдохнуть Чарли, прежде чем свалился без чувств.
Исабель, сидящая возле Джека, приняла из рук Ланселота высокий бокал с грейпфрутовым соком, разбавленным виски.
— Remember the Alamo?[58] — спросил, подмигнув безбровыми глазами, бармен, на голове у которого уже торчал фригийский колпак.
— Грейпфрутовый сок! — сказал Джек.
Исабель сделала первый глоток и скривилась.
— Но ведь я вообще не пью…
— Значит, ты отвергла мое шампанское?
— Нет, нет! Я пила. Но ведь от шампанского не пьянеют.
— Мне вспоминаются мои годы в Калифорнии, — с негой в голосе сказал Томми, перебирая клавиши рояля. В его глазах появилось мечтательное выражение. — Бар в Окленде во времена великого запрета. Мы были такими молодыми, легкомысленными! Наши плечи еще не знали груза забот, который тяжелеет с годами. Я был молодым только один раз в жизни, сеньора, — Томми подмигнул Исабели, — и любил обыкновенную статистку, которую, если ей верить, звали Лэйверн О'Молли. В одном из фильмов она подавала веревку Дугласу Фэрбенксу, который пробирался в замок. Мы были тогда молодыми, романтичными и очень любили петь.
Томми с силой ударил по клавишам и извлек из своей диафрагмы глухое ворчанье. Его влажные глаза внимательно взглянули на Исабель и Джека.
— Не теряйте времени даром, медвежата-коала! Постель — это единственное место для дружбы и любви, познания и жестокости, разочарования и эмоций. Ол Джонсон покончил с Лэйверн, потому что у Лэйверн был голос, способный перехватить межконтинентальную ракету. Потом при Джоне Жильбере и Рамоне Новарро[59] она совсем исчезла с горизонта. Теперь Лэйверн О'Молли содержит пансионат для ветеранов сцены в одном из переулков, вернее, тупиков на бульваре Уилшайр…
Голос Томми сломался, и его плачущее лицо упало на клавиши рояля. Когда Джек сжал руку сеньоры Битл, она не пыталась высвободить ее из твердых пальцев молодого человека и лишь обвела туманным захмелевшим взглядом три неподвижных тела… Мисс Дженкинс, сидя на табурете, крепко спала, навалившись на стойку бара, Чарли свернулся калачиком прямо на полу, положив голову на медную плевательницу, Томми тихо всхлипывал, уткнувшись в безмолвные белые клавиши. А Джек, не сводя
