грузчиков тянулись складские помещения — длинные, с темными провалами ворот и ветхими стенами. Исабель увидела па трапе своего Гарри и забарабанила костяшками пальцев по стеклу. Гарри не оглянулся. Он исчез в одной из темных дверей. И в тот же миг кто-то постучал в дверь ее каюты. Исабель накрылась одеялом и откинула голову на подушку.
— Come in.[66]
Вместе со словами извинения в дверь просунулся длинный нос Лавджоя; стюард вошел в каюту, вкрадчивый, с целлофановой коробкой под мышкой и конвертом, зажатым в бледных пальцах. Он осторожно положил и то и другое на колени Исабели и почтительно попятился назад к дверям.
Исабель открыла запотевшую, влажную коробку, где лежали две орхидеи — желтая и красная. Потом разорвала конверт; оттуда выпали три чека, несколько пятифунтовых бумажек и записка. Исабель зажмурилась, но все же не удержалась и прочла:
«Dear Isabella, I love you. Will you ever believe it?
Jack.
PS: I bought the flowers with your money. Hope the change is О. K. Impudent, but adoring your, J.»[67]
Тошнота снова стала комом в горле, а потом растеклась липкой противной сладостью по зубам. Исабель не решалась притронуться ни к орхидеям, ни к чекам, ни к деньгам. Она поднесла записку к груди и зашептала, закрыв глаза:
— «Я люблю тебя». Подчеркнуто. «Можешь ли ты поверить в это?»
«Дорогая Изабелла»… Она зарылась лицом в подушку, но через несколько секунд протянула руку и нащупала целлофановую коробку. Ее пальцы притронулись к бархатистому цветку и погладили его сочные лепестки.
— Ай, Джек! Мне же больно!
— А какое у нее было лицо?
— Она понемногу осваивается…
— Что это значит? Мразь, гнилая плацента, ненавижу!
— Дай мне сказать, Джеки.
— Я весь внимание…
— У нее ни одна жилочка не дрогнула на лице.
— Это все, что ты выяснил?
— Я пытался подслушать за дверью, но она только вздохнула.
— Так получай за услуги!
— Ай! Еще нет! Джеки, пожалуйста! Еще нет! Да! Но прячь ремень. Бей меня ради того, что тебе любо, ради всего святого!
— Грязная тварь, черный сперматозоид, сопля вонючая, получай….
— О, Джек, еще нет! Но скажи мне, что для тебя сделать?
— На колени, жалкий Лавджой! Разве ты не слышишь гудка? Прощай, Тринидад. Мы отчаливаем, и скоро конец нашему путешествию! Это до тебя доходит? Что ты станешь делать, когда путешествие кончится?
— Не знаю, Джек, но если еще раз, лишь один раз ты бы захотел, не только…
— Никогда, Лавджой! Больше этому не бывать! Ну-ка вставай, проклятое паучье! Скорее прячься в свою паутину.
— О Джеки! О!
«Родезия» отошла от Порт-оф-Спэйна во время ужина. После десерта Гарри пригласил Исабель подняться в салон и выпить кофе. Они уселись на мягкую софу и приветливо кланялись всем парам, которые прогуливались в ожидании кино, проходивший мимо капитан поздоровался с ними («А-а! Молодожены! Ну как, довольны путешествием? Когда же вы придете на капитанский мостик?») Ни дать ни взять англиканский пастор. («Право мне жаль, что от меня ускользнула возможность соединить вас, но в конечном счете мы все дети божьи, не правда ли? Ведь самое главное — это вера, а не обряды, да, да!») И старший механик («Наш пароход, наверно, слишком мал для вашего счастья? Признайтесь! Но по первому вашему желанию я проведу вас к машинам, чтобы вы получили представление о его размерах!»). И распорядитель игр («Мы о вас вспоминали на соревнованиях по крокету, мистер Битл. Должен вам сказать, сеньора, что вы вышли замуж за лучшего на «Родезии» игрока в крокет. В этом он скорее англичанин. No offense meant, I'm sure!»).[68] И пара североамериканцев среднего возраста («Наконец нам представился случай поздравить вас. Это самое романтичное событие за время нашего путешествия. Все в один голос говорят!»). И пара совсем пожилых англичан („Нет лучшего отдыха, чем морское путешествие. Нам грустно возвращаться домой. Тридцать четыре внука!»). И колумбийка с синими веками, одетая во все черное, говорила, пристально глядя в глаза Исабели. А в нескольких метрах от них за небольшим столом играл в карты Джек, он тасовал, раздавал, снимал карты, делал ставки, выигрывал, проигрывал и ни на миг не упускал из виду Исабели.
— Нам бы надо чаще встречаться! Ведь мы единственные латиноамериканки на пароходе!
— Да, я рада познакомиться с вами. Но слава богу, что нас лишь двое.
— Разумеется. Вы ведь только-только вышли замуж за своего белявого.
— Что?
— За белявого, ну, за блондина, за белокурого, как их у вас там называют.
— А-а! Да, да!
— Итак, до скорой встречи.
— До свиданья. Буду рада.
— Чем ты так заинтересовалась, дорогая? — спросил Гарри, когда колумбийка удалилась.
— Ничем, Гарри, поверь мне. Я разглядываю людей.
— Вот видишь, как мило можно провести вечер на борту теплохода.
— Да, Гарри.
— Тогда почему ты такая грустная?
— Нет, я не грустная. Я спокойная, а это разные вещи.
— Любая женщина на твоем месте чувствовала бы себя счастливой. Не так ли?
— Да! Это я и хотела сказать. Когда человек счастлив, он спокоен. Правда?
— Конечно. Да еще при двух мужчинах. Я думаю, что ни одна женщина на пароходе не сумела заарканить двух мужчин сразу.
— Что ты имеешь в виду, Гарри, миленький, скажи мне ради бога! Ведь я умоляла тебя не напоминать мне больше об этом…
— Ты очень неосмотрительна: billet-doux[69] не прячут под подушку!
— Гарри!
— Oh God![70] «Дерзкий, но обожающий тебя Дж.». Ты и неаккуратна и не слишком разборчива! Вот что, моя радость!
— Но я же…
— Да, все понятно. Зачем тебе отличаться от других женщин? Теперь, когда ты видишь, как я ревную, тебе нравится мучить меня!
Гарри нервно засмеялся, и лицо его сразу сделалось суровым. Исабель не знала, что сказать, но в ее взгляде проступило выражение самодовольства.
— Ты даже прическу изменила и краситься стала по-другому. Откуда у тебя эти подведенные брови и эти губы!.. Исабель, я ведь с тобой разговариваю!
Она смело встретила пристальный взгляд Джека. Молодой блондин молча тасовал карты.
«Неге, sir», «Look here, daddy-о», «Come, sir», «Penny, daddy».[71] Молодые негры яростно плавали вокруг «Родезии» и камнем уходили на дно, чтобы подобрать монетки, брошенные пассажирами. Несколько гребных лодок покачивалось на волнах возле этой команды добровольных ныряльщиков, которые выскакивали из воды с налитыми кровью глазами и густой пеной, стекавшей по подбородку. Среди них была одна-единственная девушка — негритяночка лет пятнадцати, стройная, худенькая, с едва намеченной грудью. Она кричала настойчивее всех мгновенно исчезала под
