— Что это?.. Нам предлагают стать данниками? Воинами вспомогательных отрядов степняков? Водить на водопой их лошадей и свежевать баранов?..
— Именно, — Хаммар кивнул, взял пергамент, свернул и снова сунул за пазуху. — Это, как сказали послы, обычное предложение хуссарабов. Условия — символическая фигура; это письмо они передают всякий раз, когда приходят впервые. Если последует согласие — возможно, все обойдется, хуссарабы возьмут дань и пленников и уйдут. Может быть даже, все обойдется еще легче: пришлют своих численников и надолго исчезнут. А если последует отказ — будет война.
— Что ты говоришь? — Аммарах привскочил. — Грязные, вонючие степняки осмеливаются диктовать тебе свои условия, написанные на старом куске пергамента…
— Я знаю, что говорю! — оборвал его Хаммар. — Этот грязный кусок пергамента уже побывал в руках наместника Ортаиба Каххура, наместника Хатабатмы Уггама и правителя Ушагана, Ахтага. Они швырнули пергамент под ноги послам. Ахтаг, как они говорят, даже растоптал его. Что сталось с этими городами, знаешь?..
Аммарах отшатнулся и побледнел:
— Неужели… Ушаган пал?
Хаммар снова сгорбился. Помедлил:
— Не знаю. Вестей нет давным-давно. Обоз Музаггара погиб, в Долине Зеркальных Озер хозяйничают хуссарабы… Из Хатуары, из храма Встречи, вывезли священные статуи двух богов и отправили куда-то на север, в дикие хуссарабские степи…
Аммарах вскочил:
— Я не понимаю тебя, отец! Враг — в сердце Аххума!..
Хаммар тоже поднялся:
— Да. Враг в сердце Аххума. Враг и здесь, Аммарах. Под знамена степняков переходят целые отряды. Мы должны уходить. Но не на север, как ты думаешь, нет — для новой войны у нас уже просто не хватит сил. На юг. Я распорядился загрузить корабли в Азамбо, — казна, архивы, сокровища — будут спасены. Армию тоже надо спасти — то, что еще возможно…
Аммарах выкрикнул в гневе:
— Сюда! Все сюда! Предательство!.. — и получил удар в лоб увесистым жезлом военачальника.
Он отшатнулся, брызнула кровь; в шатер вбежали ординарец и стражники.
— Обезоружить его! — крикнул Хаммар, указав жезлом на сына. — Связать и кинуть в повозку. Он обезумел!..
— Отец! Ты предатель! Предатель!.. — кричал Аммарах, вырываясь; трое отборных воина агемы едва удерживали его.
— Замолчи! — рявкнул Хаммар. — Замолчи, или я велю заткнуть тебе рот!..
Он кивнул стражникам; на голову Аммараха накинули его собственный плащ и связали узлом. Аммарах еще выкрикивал что-то, но все глуше и глуше. Его почти вынесли из шатра.
ТУМАННЫЕ ГОРЫ
Два брата сделали шаг и другой. На миг их плечи соприкоснулись.
— Взгляни туда, брат, — Намухха показал на восточный берег, залитый дымом пожарищ. Бесконечными вереницами по дорогам, от одних пепелищ к другим передвигались толпы людей. Беженцы и дезертиры, воинские отряды, еще осененные гордыми черно-белыми стягами; стада овец; бесчисленные повозки, запряженные быками, мулами и ослами. Дым то заволакивал их, то, сносимый ветрами, вновь приоткрывал.
— Я вижу, — сказал Аххуман. — Они боятся, брат. Что поделать, они — дети выживших.
— Все мы — дети выживших, — немедленно отозвался Намухха. — Но то, что творится сейчас… Мне это не нравится, брат. Куда они бегут?..
— Им страшно не само грядущее, — страшно ожидание грядущего.
Они не могут ждать — и потому убегают. Ты же знаешь. Ужас впитан ими с молоком матерей, но они не чувствуют его. Ужас таится, переползая из поколения в поколение, оставаясь незаметным. А потом, в один прекрасный день, ни с того ни с сего он просыпается… Это память их предков о тебе, брат. Но беда в том, что сами они не хотят помнить о пережитых бедствиях, не хотят — и не помнят. А значит, ничему и не учатся.
Намухха выслушал все серьезно. Подтвердил:
— В нас тоже дремлет ужас отца.
Братья одновременно вздохнули и сделали еще шаг. И обернулись.
— Прощай, брат.
— Прощай. Ты ведь чувствуешь то же, что и я?
Намухха кивнул.
— Ужас?
Намухха помедлил. Потом снова кивнул.
И они пошли каждый своей дорогой, один — на запад, другой — на восток. И каждый нес в сердце новую, еще незнакомую боль.
КИАТТА
Гонец, прискакавший в лагерь Карраха, был совсем мальчишкой, и уже только поэтому не вызывал доверия. Он сказал, что гарнизон в Оро заперт в городской ратуше; мятежные киаттцы ее несколько раз штурмовали, но безуспешно. В конце концов решили взять измором. Ратуша окружена тройным кольцом мятежников. Никто не знает, сколько там аххумских воинов; никто не знает, есть ли у них запасы воды и пищи. В первые дни аххумы делали вылазки, но теперь, видимо, у них уже не хватает сил. Первоначально в Оро находилась аххумская тысяча, — полная тысяча, со вспомогательными отрядами, да еще арлийские полки. Когда пришли тревожные вести из Ушагана, полутысяча отправилась на на помощь. Значит, в лучшем случае, в Оро оставалось около тысячи солдат — аххумов и арлийцев. Потом мятежники подняли бунт. Были уличные бои, но трупы никто не считал. Но все равно оставшийся гарнизон еще достаточно многочисленен.
— Кто ты? — спросил Каррах.
— Я служил писцом в канцелярии Хуара, начальника гарнизона, — не моргнув, ответил юнец.
— Сколько тебе лет?
— Шестнадцать.
Гонца допросили еще раз, и он ни разу не сбился. Кроме того, были получены сведения из Гинды, отчасти подтверждавшие слова гонца: действительно, власть в Оро захватил внезапно объявившийся Фрисс из дома Риссов, королевского дома Киатты.
Кроме того, в Оро находится еще один королевич, сын Эрисса Ибрисс. Говорят, Фрисс нашел его где-то на севере, возвращаясь из плена. А в плену он был в Тауатте и, говорят, служил рабом у кого-то из тамошних хуссарабских каанов.
Когда войско, после привала, двинулось в поход, Каррах, ехавший впереди, внезапно решил:
— Нет. Мы не пойдем в Оро.
Лухар, ехавший рядом, удивленно вскинул брови.
— У нас нет времени, — объяснил Каррах. — И потом: кто поручится, что это не ловушка?..
Фрисс стоял у окна в башне — самой высокой точки Оро — и мрачно наблюдал, как клубится пыль по Царской дороге. Отсюда были видны городские стены, поля и рощи, и даже Гинда — поселок в одном переходе от Оро.
