состояние: пережевывание мыслей. Ужасная напасть, помноженная на беспросветность.
— Масло гоняют, — дробно рассмеялся Хомский.
— ???
— Так в зоне выражаются, — пояснил тот. — Войдешь в хату — и сразу видишь, кто новенький. Он сидит и думает. Все думает и думает. В смысле — не обо
Ватников не к месту подумал, что Чернышевский, получается, неспроста написал 'Что делать?'. Ничего он делать не собирался, ни к чему не призывал, никаких идей не высказывал, никакого светлого будущего не прозревал. Просто гонял масло.
'При чем тут Чернышевский?' — одернул он себя на пике домыслов. И, желая поскорее покончить с мороком, спросил:
— Кого же мне нужно допросить?
— Да казачка нашего, — небрежно ответил сыщик, отсмеявшись над маслом. — Сдается мне, что весь цирк разыграли для него одного. Он был единственным зрителем. Свидетелем, — поправил себя Хомский. — Разве что Мишка еще подвернулся, очень кстати…
— Для него? Кто он такой? Кто его слушает? — Ватников сунул руки в карманы и нахохлился, усы встопорщились. Заныла старая афганская рана. — О чем же мне его спрашивать?
— Обо всем. Пусть расскажет, как пришел сюда и что увидел. В мельчайших подробностях. Он тогда пришел, говорят, достаточно тверезый и должен все вспомнить.
Ватников покачал головой в отчаянии.
— Вы не имеете никакого представления об уровнях общения, Хомский. Я еще могу навести какие-то справки среди коллег. Но беседовать с охранником на отвлеченные темы!.. Как вы себе это представляете? Я с ним за все время, что он у нас торчит, и словом не перемолвился. А теперь вдруг приступлю и спрошу: а что там вы увидели, в отделении…
Хомский тонко улыбнулся:
— Так побеседуйте с ним как специалист! Какие проблемы?
— Почему — специалист? Он у меня не лечится!
— Вот именно. А ему давно пора. Напугайте его. Скажите, что пришли с серьезным разговором. Проверять память. Что поступили жалобы, что вы должны его… допустим, освидетельствовать. Выяснить, в состоянии ли такая пьянь работать дальше.
— Он откажется и будет прав! Он имеет право отказаться от освидетельствования…
— А он об этом знает? Вы что, права ему будете зачитывать?
— Знает он все! В приемник постоянно тягают пьяную шоферню, менты привозят. Там многие отказываются даже перед ментами. Не буду освидетельствоваться — и точка. Он в этом смысле наверняка опытный…
— Ни черта! — возбудился Хомский. — Мало ли, кого туда тягают! Только на себя он такое дело не мерил… Попробуйте — это же очень просто. А вдруг получится?
11
В приемном покое царило болезненное оживление.
Во-первых, только что запеленали Вертера.
Вертером был юный женственный человек с утонченными манерами. Его в 'Чеховке' знали давно. Начинал он с того, что спускал штаны под окнами гинекологического отделения и оставлял записку с подписью: 'Леопольд'. Не помогали ни казак, ни милиция: беднягу хватали, вязали, волокли в участок, немножко били ногами — без толку, через пару дней все начиналось заново. Но около полугода тому назад страдания Вертера приобрели иную направленность. Он распрощался с гинекологией и стал регулярно захаживать в приемный покой. Входил и начинал монотонно умолять: 'Запеленайте меня! Запеленайте меня!'
Его выгнали раз, выгнали другой, а потом запеленали. Вертер полежал и ушел совершенно удовлетворенный.
Так и повадился приходить. Сегодня пеленанием руководил лично Мозель.
Не успели спровадить Вертера, как приехал Кузовлев.
Доктор Кузовлев, врач скорой помощи, привез аппендицит, будучи одет в синий рабочий комбинезон на загорелое голое тело, где намертво отпечатались белые полосы от лямок.
Когда в приемник спустился Ватников, он как раз демонстрировал свой наряд во всех ракурсах.
— На руки встать? — задорно спросил Кузовлев.
— Встать!! — заревело приемное отделение.
Доктор степенно крякнул и сделал стойку. Штанины съехали, обнажая куриные голени. Дыхание доктора Кузовлева смертоносным языком вылизывало пол, подобно огнемету; микробы дохли, как от универсального моющего средства.
По коридору тем временем возбужденно бродил недавно принятый на работу дежурант, доктор, выходец из Средней Азии. Он очень плохо говорил по-русски и только без устали приговаривал, со счастливым урчанием: 'Полный фарш! Полный фарш!'
Он не смотрел на Кузовлева и явно намекал на что-то другое.
Казак стоял чуть поодаль и покровительственно усмехался. Кнут угрожающе торчал из-за голенища; фуражка была лихо сбита набекрень, и пышный чуб нависал над бараньими выпуклыми глазами.
Ватников тоже остановился посмотреть на Кузовлева.
Он уже сталкивался с этим доктором в одной деликатной ситуации.
Доктор Кузовлев прославился многим и в частности — розыгрышем водителя скорой. Тот, грешник, взялся бездоказательно утверждать, что посадить человека в дурдом не так-то просто. Кузовлев возражал ему, говоря, что это можно проделать с любым человеком и без особых трудов. Водитель только посмеивался и с видом знатока отмахивался. Доктор замолчал и на какое-то время затаился. А потом, когда водитель и думать забыл про спор, наловил тараканов, которых на подстанции было пруд пруди. На пару с фельдшером доктор выкрасил тараканов в ослепительно-изумрудный цвет. И выпустил прямо в салон машины. Водитель разволновался: тараканы зеленые бегают! Что делать? 'Ну, не знаю, — солидно басил Кузовлев. — Это не к нам. Вон психиатры стоят, спроси у них…'
Психиатром, который там стоял, как раз и был Ватников.
Сейчас из нагрудного кармана кузовлевского комбинезона вывалилась закуска: маленькая морковка с чахлым хвостиком. Пожав плечами, психиатр поймал взгляд казака и поманил охранника пальцем.
Тот лениво направился к доктору, имея вид уверенный и услужливый.
— Отойдем в сторонку, любезный, — обратился к нему Ватников. — Пойдемте лучше в смотровую, у меня к вам серьезный и неприятный разговор.
На лице казака появилось обиженное выражение. Разве так можно? Только что было весело, как ребенку — и вот уже какие-то неприятные разговоры.
— А в чем дело-то? — глухо спросил казак на пороге пустующей смотровой.
Ватников указал ему на кушетку.
— Присаживайтесь. Вы сами-то не догадываетесь, о чем пойдет речь? Что, совсем никаких мыслей?
Казак был честен и откровенен:
— Нет. Никаких.
— Привычное состояние, — пробормотал Ватников сквозь зубы.
— Что, извиняюсь?
— Так, пустяки. Вот что я вам скажу, дорогой мой человек. Ваше отношение к своим должностным
