обязанностям желает лучшего. Меня попросили провести с вами предварительную беседу. Профилактическую. Пока мы с вами говорим неофициально, по-хорошему. Пока. Вы понимаете, о чем я?
Казак сглотнул слюну.
— Не очень, — признался он хрипло.
— Если вы не видите за собой никаких грехов — тем хуже для вас. В психиатрии это называется снижением критики. Это очень показательный симптом.
— Могу дохнуть, — осторожно предложил казак, из чего следовало, что все он понял.
— Увольте, — Ватников отгородился руками. — Я вам и так верю, как самому себе… Но разговора это не отменяет. Понимаете, по больнице гуляют слухи о вашем поведении. Проигнорировать их становится все труднее. Вы сами подогреваете ажиотаж своим видом… — Двумя пальцами он пощупал казака за гимнастерку, покосился на шаровары и сапоги.
Охранник сильно обиделся.
— Моего деда в Сибири…
— Знаю-знаю, не надо так волноваться. Его вещички, небось?
— Зачем же его? У нас договор с фабрикой…
— И отлично. — Ватников на секунду отвлекся, услышав крики: 'Убирайся! Чтобы духу твоего здесь не было!' Заведующая приемным отделением, похожая на классную даму женщина в сверкающих очках, выталкивала за дверь хохочущего Кузовлева и совала ему вдогонку растоптанную морковку. — Наряжайтесь, кем хотите, — вернулся он к казаку. — Но прекратите приводить себя в состояние, мешающее адекватному восприятию действительности. Вы даже не можете вспомнить, как мне докладывали, о вещах, которые были накануне.
Казак сильно задумался.
— Вчера, — уточнил Ватников, понимая, что литературное 'накануне' не числится в обыденном казачьем словаре.
Казак просветлел.
— Помню! — воскликнул он гордо.
— Допустим. А позавчера? А позапозавчера? А в ночь, когда человека убили? Вы вели себя странно — явились в отделение, куда вас не звали…
Лицо охранника побагровело.
— Меня уже на это дело крутили! Что, опять? Чего ко мне-то прицепились? Дурак какой-то подшутил, я и пошел…
Ватников тонко улыбнулся:
— Может быть, вас позвали какие-нибудь голоса?
В душе психиатр был вовсе не так уверен в себе, как старался казаться. Все его слова шли вразрез с тем, чему его учили на кафедре психиатрии. Совершенно недопустимый разговор не то что с пациентом — вообще с человеком. А в пациенты казака Ватников зачислил сразу, автоматически.
Казак, конечно, не понял намека. Но уцепился за сказанное:
— Верно! Голос был, по телефону. Незнакомый…
— А вам это странным не кажется? Кому придет в голову так шутить? А в отделении? Вы наговорили какую-то ерунду. Готов поклясться, что вы и не помните, какую, потому что хронически отравлены крепкими напитками…
Ватников понятия не имел, что именно наговорил казак, но не боялся попасть впросак, потому что высказывание ерунды было свойственно охраннику вообще. Тот подбоченился:
— А вот и помню! Что было, то и сказал. Пошел в ихнюю девятнадцатую и понюхал там, посмотрел. Все было путем, все лежали, и покойник лежал. Может, они и выпили чего, потому что он обутый лежал, в ботинках, с головой в одеяло завернулся, только храп стоял. Да это не мое дело. Я поставлен порядок охранять…
Ватников, позабыв о всякой маскировочной психиатрии, замер. Он уловил знакомое слово.
— В ботинках? — переспросил он напряженно. — Покойник? Откуда вы знаете, где лежал покойник? Вы уже бывали в их палате, вы хорошо знали, где кто лежит?
Казак смешался.
— Ну, заходил, — буркнул он, понимая, что в очередной раз выдал себя. Но Ватников не стал развивать эту тему.
— Вы уверены, что покойник лежал в ботинках?
Охранник пожал плечами и отступил на пару шагов.
— Ясное дело… А что тут такого? Непорядок, конечно…
— Непорядок, — задумчиво кивнул Ватников.
12
Он так разволновался, что потерял всякий контроль над собой. Побежал обратно, в травму, и вытащил из палаты Хомского, который как раз задремал после обеда.
Это уже выглядело неприлично. Братья Гавриловы откровенно расплылись в понимающих улыбках, а Хомский снисходительно хрюкнул и пополз из палаты, даже с некоторым усталым недовольством на лице.
Выслушав Ватникова, он равнодушно кивнул:
— Я так и думал. Это так просто, доктор…
— А я блуждаю в потемках, — развел руками Ватников и покраснел. И сразу покраснел от того что покраснел. Полная и безоговорочная дисквалификация.
Хомский молчал, не выказывая никакого желания просветить Ватникова. Психиатр сделал какой-то нелепый и ненужный жест, двинулся к ординаторской бочком.
— Побеседуйте еще с Мишей, доктор, — сказал ему вслед Хомский. — Буду крайне обязан…
'Откуда он нахватался таких оборотов?' — изумлялся Ватников.
— И с Леной, — добавил сыщик.
— Обязательно, — пообещал тот.
— Постойте, — вздохнул Хомский. — Куда вы бежите? Вы же даже не спросили, о чем побеседовать.
Ватников изобразил на лице запоздалое раскаяние.
— Спросите про шаги в коридоре. Не слышали ли они шагов.
Психиатр усиленно закивал, добрался до ординаторской и скрылся за дверью. Хомский с сомнением проводил его взглядом.
Александр Павлович был на месте: как обычно, сидел и писал. Он вскинул на Ватникова детские глаза, в которых читалось простодушное любопытство.
— Что-то новое? — осведомился Прятов.
Ватников помялся на пороге. Ему вдруг ужасно захотелось хлопнуть чего-нибудь крепкого. Однако к услугам его имелся все тот же опостылевший чай.
— Бред, — лаконично ответил Ватников. — Удивительно систематизированный для распада личности. Продуманный, обогащенный лексически.
Александр Павлович принужденно хихикнул.
— Мне пора сушить сухари?
— Не иначе, — психиатр испытал слабое подобие облегчение. Сел на кушетку для осмотра больных, чего принципиально не позволял себе никогда. — Он зациклился на ботинках.
По лицу Прятова скользнула тень.
— На ботинках? Очень интересно. Неужели на моих? Я наследил? Может быть, оставил пепел от сигары?
Ватников помотал головой:
— Нет, на ботинках покойника. Его почему-то возбуждает тот факт, что убитый улегся спать в
