таинственная синева которой прояснялась и переставала быть таинственной. Перед Зонненфельдтом сидел уже не просто гвардейский офицер Елчанинов, а восторженный неофит, жаждущий истины.
Они сидели в комнате с затворенными окнами; утро выдалось свежее, да и старик, вероятно, не хотел, чтобы его слова вырвались на улицу и были случайно услышаны там.
Вдруг в стекле окна, возле которого сидел Зонненфельдт, показалась маленькая ручка и постучала.
Елчанинов, находившийся в глубине комнаты, так что его с улицы не должно было быть видно, привстал, но Зонненфельдт остановил его движением руки и показал, чтобы он оставался на своем месте, затем он полуоткрыл окно.
За окном стоял карлик.
– Благодетель, – начал тот, – я к вам.
– Что такое? Случилось что-нибудь? – спокойно спросил старик.
– Я все о ней, о своей Верушке! – пропищал карлик. – Она всю ночь сегодня глаз не смыкала! Такое дело вышло, благодетель: они вчера не пустили ее к нему.
– А она послала к ним его! – усмехнулся старик.
– Вы уже все знаете, благодетель?
– Знаю, Максим Ионыч, знаю!
– Так скажите, что с ними обоими приключилось? Она исстрадалась вся и измучилась. И того, и другого жалко ей. Любит она их, благодетель; теперь, верное слово говорю, полюбила!
«Что он говорит? – подумал Елчанинов, узнав сейчас же карлика. – Что он говорит такое? Как любит она „их” и что значит „полюбила”? Разве можно любить двоих сразу?»
А Зонненфельдт, которого карлик называл благодетелем, обернулся в глубину комнаты и поманил к себе Елчанинова.
Тот подошел к окну.
– Батюшки, светы мои! – воскликнул карлик, всплеснув ручками и замотав головой. – Вы здесь, голубчик золотой? Пойдемте же скорее к Верушке! Благодетель, отпустите его поскорее к ней! Много раз доводилось мне узнавать о вас чудесное, но такого я и ожидать не мог.
«Благодетель» отпустил Елчанинова с карликом, и они зашагали по пустым еще улицам Петербурга.
– Откуда вы знаете этого старика? – стал спрашивать Елчанинов у Максима Ионыча, как только они отошли на несколько шагов.
– Благодетель-то? – отвечал карлик. – Да как же его не знать? Они в дом к покойному князю не раз хаживали, и покойный князь их очень уважали и любили. По их наставлению князь и вольную нам всем дали, и письмо о детях государю написали. А ко мне он был всегда добр, я его потому иначе и называть не умею, как «благодетель». Сколько раз он выручал меня! Бывало, что ни случись, все к нему, и всегда он все знает; и на картах не гадает, а все расскажет, как по-писаному. Без него пропасть бы мне совсем и не уберечь моей Верушки. Что же я один могу?
– А Вера Николаевна тоже знает вашего благодетеля?
– Нет, она слышала о нем, только сам благодетель не велел рассказывать ей о том, что он для нас сделал. Молода она eine, рано ей понимать таких людей. Нет, она о нем, о благодетеле-то, мало знает, я сам от себя к нему бегаю. А вот как вы очутились у него сегодня? Вы его тоже давно знаете?
– Да, – коротко ответил Елчанинов, боясь пуститься в какие-нибудь рассуждения с карликом по этому поводу.
– А как же вы к нему попали сегодня? – допытывался Максим Ионыч.
– Прямо оттуда.
– Из этого страшного дома?
– Да.
– Вы там были до сих пор?
– До самого рассвета.
– Значит, с вами случилось что-то там?
– Да, случилась бы большая неприятность.
– И вас благодетель спас?
– Почти что он, – подтвердил Елчанинов, – даже могу сказать, что совсем он... во всяком случае, без него пропасть бы мне.
– Без него много-много народу пропало бы зря. На то он – и истинный благодетель. А с маркизом что?
– Ничего. Он жив и, кажется, выздоровел совсем.
– Ну, и дай Бог ему здоровья!
– Вот что, Максим Ионыч, вы сейчас говорили, что она любит...
Но карлик не дал досказать ему и возразил:
– Об этом вы уж у нее самой спросите. Она ждет вас; вот придете и спросите.
– В самом деле, она ждет, Максим Ионыч, а мы идем так тихо, еле двигаемся.
