Сорок минут ожидания в холодном предбаннике. Под охраной.
Вот наконец открылась дверь кабинета.
— Заключенный Плетнев по вашему…
Шорохов махнул рукой жестом благорасположенности:
— Ладно тебе! Садись!
Первый раз такое, чтобы доклад прервать. Но, правда, и день такой впервые…
Плетнев молча сел.
Сопя, Шорохов уже выводил на длинном желтом листе «волчьего билета» причудливый вензель своей начальственной росписи.
— В канцелярии получишь… Ты, Плетнев, на меня зла не держи. Я к тебе со всем пониманием…
— Так точно, гражданин начальник…
— Да какой я тебе теперь гражданин начальник! — осклабился Шорохов. — Теперь уже по- прежнему: товарищ подполковник!..
Плетнев кивнул. Честно сказать, в товарищи к Шорохову ему как-то не хотелось.
Шорохов протянул конвойному офицеру документы.
— Давай, Плетнев! Всех благ!
— И вам того же…
Переход из коридора в коридор. Другой предбанник. Кафельный и гулкий. Неприятные воспоминания…
Минут через пятнадцать что-то загремело. С лязганьем отворилась железная створка, закрывавшая квадратное отверстие окна.
— Плетнев? Распишись.
Он не видел лица. Только руку. Рука протягивала простенькую шариковую ручку. Взял непослушными пальцами.
— Да, тут вот… Ага… Принимай.
Из окна — комок за комком — появилась его прежняя одежда. Снял телогрейку. Потом робу. Надел «песчанку». И синюю меховую куртку техсостава ВВС.
— Шапки не было, что ли? — хмуро спросил каптерщик.
— Не было…
— Да… Мозги застудишь. Погоди-ка.
Через минуту из окна выпала кроликовая шапка третьего срока носки. Если не пятого.
Плетнев поднял.
— Спасибо.
— Всех благ!..
Еще немного ожидания.
— Здесь…
Еще одна подпись — и он сунул в карман документы.
— Посиди, автобус в одиннадцать пойдет.
— Да ладно… пройдусь.
— Смотри.
Еще пара-тройка лязгов и щелчков… и все!
Помимо собственной воли часто и, должно быть, довольно нелепо озираясь, Плетнев миновал метров триста отвилка и свернул на дорогу.
Время скакнуло на девять лет назад. Он шел по обочине. Он был один.
Снег поскрипывал.
Странно было идти вот так — одному, без конвоя. Последние месяцы он все думал — как это будет? Что почувствует, когда выйдет за ворота? И вот — вышел. И — ничего особенного. Снег. Лес. Дорога. Правда, конвоя нет… А мысль только одна, и та досадная. В рабочей зоне, в цеху, под правой тумбой верстака Плетнев заныкал восемь ножовочных полотен. И, как на зло, засуетился и забыл второпях сказать Мишке Клевцову, что завещает их ему. Пользуйся, мол. Именно так — завещает… Странно. Как будто это он на тот свет отправляется. Хотя, казалось бы, должно быть наоборот — ведь это из зоны выходят, как с того света возвращаются…
Он услышал шум мотора и обернулся.
Нагонял самосвал — ЗИЛ-131.
Помедлив, Плетнев поднял руку, и грузовик издалека начал притормаживать…
Минут десять молчали. Водитель время от времени искоса посматривал. Это был мужик лет пятидесяти — серьезный, гладко бритый, в ношеном, но крепком и чистом бушлате и тельняшке, выглядывавшей из-под байковой рубахи.
Двигатель гудел, из радиоприемника, прикрученного изолентой к приборной панели, доносилось какое-то клекотание. В конце концов женский голос сообщил:
— В эфире передача «Писатель у микрофона». Сегодня у нас в гостях известный писатель, автор романа «Набег» Герман Алексеевич Бронников. Здравствуйте, Герман Алексеевич! Первый вопрос: когда же ваш роман придет к читателю?..
Водитель досадливо цокнул языком и принялся крутить верньер.
— Нет, ну ты скажи! Откуда столько писателей на нашу голову? Вот ты слышал про такого?
Он повернул голову.
— Нет. — Плетнев пожал плечами. — Не слышал.
— Видишь! И я не слышал! А ему книжки печатают! Одной бумаги небось сколько извели! Краски! Времени! Вот куда народные денежки идут!..
Возмущенно отвернулся, стал крутить настройку.
Пискнуло, хрустнуло, потом ударила музыка и пронзительно певучий голос Жанны Агузаровой запел:
Плетнев сидел прямо, положив шапку на колени. И так же прямо смотрел в лобовое стекло. Там мелькали увалы снега, деревья, дорога… Он вдруг осознал, что за эти годы полюбил одиночество. И сейчас радовался ему. Он один — без надзирателей, без сокамерников, без соседей по бараку!.. Шофер не в счет — не пройдет и получаса, как они расстанутся. И, возможно, даже словцом не перекинутся.
— Из Ильичевского шлепаешь? — неожиданно спросил шофер.
Плетнев повернул голову и посмотрел на него якобы непонимающе.
— Как кота за хвост тянет, — сказал шофер, морщась и убавляя звук. — Я говорю, из совхоза имени Ильича, что ли?
— Я-то? Нет.
— А-а-а… — протянул он и после довольно долгой паузы, еще раз взглянув, с удовлетворением сказал: — Ну, тогда поздравляю!
— В смысле?
— В смысле — на свободу с чистой совестью?
Плетнев молчал, оценивая сказанное.
— А тут же больше неоткуда, — по-доброму растолковал водитель. — Тут или из Ильичевского человек идет. Или оттуда. — И кивнул в подразумеваемую сторону.
— Ну да, — согласился Плетнев. — Так и есть. На свободу с чистой совестью.
Водитель был явственно доволен своей проницательностью.
— Не куришь?..
