укрыться от народной любви и тревоги за его драгоценную жизнь.
А люди все подходили и подходили, что уже создало трудности для автомобильного движения.
Вот что значит перебор, думал он, пожимая руки направо и налево, улыбаясь, целуя детей и поднимая их на руки.
Балабон уже по дороге в аэропорт, а он не успел его до конца проинструктировать. Звонить в Москву опасно, за каждым его, Каморина, шагом, каждым звонком наверняка следят малочисленные, но весьма шустрые сторонники Шаландина, вознамерившегося, ни с чём не считаясь, прорваться в Думу. Не мытьем, так катаньем, как говорили сейчас ораторы…
Каморин рассеянно слушал их, думая о своём.
Итак, можно подвести кое-какие итоги. Сегодня сторонники Шаландина прячут от пули своего свидетеля, водителя Акентия Нефедова, единственного, кто мог бы рассказать об истинном поведении народного любимца, но пока еще не избранника, Павла Каморина, во время аварии тюремной машины, которая везла серийного убийцу, погубившего, судя по результатам баллистической экспертизы, не только народного депутата Сиротина, но и других уважаемых в округе людей.
А пока что — это главное… Ибо именно Каморин, этот прославленный борец с организованной преступностью, нашел и разоблачил, как и обещал при всем народе, убийцу по кличке Валет. В отношении того факта, что сам Валет погиб вместе с охраной, перевозившей его в тюрьму, можно теперь говорить всё, что заблагорассудится… В том числе задавать сакраментальный вопрос, на который нет ответа: ну хорошо, убийца, допустим, найден. А кто его заказчик? Не потому ли убийства в городе продолжаются, что до сих пор не найден заказчик? Не унес ли его имя на дно Миасса тот самый Валет? И больше того — не помогли ли ему это имя унести?
И тут Каморин увидел Нину. Она стояла чуть в стороне от толпы и внимательно слушала выступающих. Павла Романовича она явно не видела. Он хотел её окликнуть, но вовремя сдержался… Сторонники Шаландина и так нашёптывают по всем углам по поводу гибели её мужа. Не странно ли, что погиб именно тот, к кому сбежала бывшая невеста Каморина, этого бескорыстного борца с криминалом, и сбежала, видимо, как раз потому, что лучше других, благодаря своей женской интуиции, распознала подлинную сущность Каморина?
Лучше пока к ней не подходить. Лучше держать дистанцию. Во всяком случае, при свидетелях… В этом городе такие вещи не скроешь.
Павел Романович снова посмотрел на часы. Сегодня у него намечены еще две встречи, кроме той, с Балабоном, которая только что состоялась. Хотя не обо всем дали поговорить… Балабон уже должен приближаться к Челябинску. Придется потом позвонить в Москву Канищеву, чтобы передал Балабону кое- какие детали и подробности. Канищев умеет понимать с полуслова. За что и ценят. За что и терпят…
Каморин продолжал рассеянно улыбаться и пожимать руки избирателям. Да, он сегодня никуда не успеет. Хоть на улице не показывайся…
— Павел Романович! — обратилась к нему Софья Борисовна. — Ну хоть слово нам скажите. Вы же видите, как все мы ждем и надеемся, чтобы вы поскорее стали нашим депутатом!
Каморин пожал плечами, взглянул на часы, провел ребром ладони по горлу и наконец махнул рукой — а, ладно, мол! Подождут… Раз народ просит…
И вот он стоит перед людьми, скромный, мужественный и открытый, и не знает, как выразить нахлынувшие на него чувства при виде этой демонстрации народного доверия и признательности… Что сказать людям? Ну конечно, не то, что он думает о них на самом деле. А только то, что они от него хотят услышать. И что он хочет, чтобы услышала Нина.
— Спасибо… — начал он, немного волнуясь, отчего голос его дрогнул так, что пришлось прокашляться. — Просто не знаю, как выразить то чувство ко всем вам, моим землякам, которое сейчас испытываю. Понимаю, что ваше доверие лишь аванс и его ещё предстоит отрабатывать. Понимаю, как мало я сделал, чтобы его заслужить. Одно могу сказать — я делал все, что мог. Что было в моих силах.
— Что, сил больше не осталось? — выкрикнул из задних рядов собравшейся толпы кто-то невидимый, должно быть специально засланный провокатор от Шаландина. — Лучше скажи, по чьему приказу убрал Валета?
По приказу тех, к кому я уже опаздываю на встречу, не без цинизма чуть не сказал вслух Павел Романович. И несколько театрально развел руками: ну вот, видите…
— Это провокация! — дружно зашумели избиратели. — Не обращайте внимания, Павел Романович, продолжайте!
И пинками под зад и в шею изгнали из своих сплоченных рядов «засланца»…
Между тем Павел Романович уже видел то, что не могли видеть его сторонники. К импровизированной трибуне, напоминавшей, как было уже сказано, баррикаду, пробирался, возвышаясь над толпой, знакомый капитан милиции Омельченко в роли избавителя народного любимца от народной же любви.
— Паша… — прогудел он, качая огромной, шестьдесят второго размера, головой. — Я все понимаю, и мы всем отделением готовы за тебя голосовать, но ваш митинг не санкционирован, в УВД только что позвонил Шаландин: почему им можно, а нам нельзя… Давайте, словом, закругляйтесь.
Это известие было встречено всеобщим гулом неодобрения, который моментально затих, едва Каморин поднял руку вверх.
— Мы должны неукоснительно следовать закону, — сказал Павел Романович. — Мы не должны давать нашим оппонентам повод обвинять нас в нарушении наших основных установок и обещаний. И потому мы все сейчас должны разойтись и не создавать препятствия для движения уличного транспорта…
С этими словами он легко соскочил с трибуны-баррикады и тут же самолично начал ее разбирать, чем подал пример присутствующим…
Плохо приходится популярному политику в небольшом городе, где все его знают. Стоит с кем-то заговорить, как тебя тут же окружает толпа, прислушивающаяся к каждому твоему слову. Где уж тут поговорить по секрету или на личные темы.
Каморин проводил взглядом Нину. Уходя, она оглянулась на него, посмотрела пристально. В другой бы раз последовал за ней, догнал бы, взял за руку… И даже не в том дело, что нельзя, а скорее в том, что некогда.
Его ждут. Ждут те, кто полагает, будто они его заказчики. И он послушно играет, до поры до времени, роль их исполнителя. А когда они поймут, что он ведет собственную игру, — окажется слишком поздно. Он будет уже для них недосягаем.
— …Так что там вытанцовывается с нашими акциями? — спросили у Каморина за плотно закрытыми дверями директорского кабинета завода цветных металлов, за столом, уставленным яствами и откупоренными бутылками.
— Говорил уже. Московский банк «Куранты» находится под моим личным контролем. Ваши акции они купят. Сорок процентов, как и договаривались, за наличные. Никуда не денутся. Стоит только произвести небольшое, для профилактики, прореживание клиентуры… Банк средней руки, но это только на первый взгляд. Его клиентами состоят многие видные люди, которых можно всегда держать на крючке.
Присутствующие — директор завода и пара молодых людей с безукоризненными ногтями и прическами, дружно работающие челюстями, переглянулись.
Это и были заказчики братья Серовы, про которых говорили, будто только один из них родной, другой всего лишь двоюродный; они молча разглядывали Павла Романовича. Каморин думал, чувствуя их неприязнь, что в случае неблагоприятного развития событий он всегда может их арестовать как давно разыскиваемых правоохранительными органами. Если, конечно, они его не опередят. И не подошлют какого-нибудь отмороженного мокрушника. Он знал про них всё. В том числе адрес и фамилию московского хирурга, у которого они в свое время сделали пластические операции.
Павел Романович даже видел копию счета, выписанного по этому случаю.
Но главное, он знал: про его досье они даже не догадываются. Им — истинным хозяевам области (хотя они никогда здесь не проживали) со всеми заводами и заводиками, выплавляющими цветные и редкоземельные металлы, шахтами, бараками, игорным заведением — он пока нужен. Как и они ему.
Но как только их интересы перестанут совпадать, вопрос будет в том, кто первым выхватит нож.
