Сотни мошек роились у горстки костей, сушившихся на крыше дома Сида. Эти кости — длинные узкие бедра со сферическими головками суставов, плотные ребра, мешанина позвонков, беспорядочно сброшенные большеберцовые и малоберцовые кости и пара слегка помятых черепов — были разложены так, чтобы солнце обильно поливало их своими лучами, ускоряя процесс высушивания. Сид стоял на лестнице и кивал:
— Еще пара деньков. Дойдут в самый раз. — Он взглянул вниз на Уилсона, поддерживающего лестницу. — Вы, парни, хорошо сработали.
Джозефу, однако, было не до радости. Он стоял на кухне и пил кофе, надеясь, что неприятные картины сотрутся из памяти. Ему с большим трудом удалось соскоблить мясо с костей, но он выдержал тягостную пытку, представляя, что они забили пару свиней. Готовят еду для съемочной группы. Он повар. И просто стряпает. Джозеф снова и снова повторял это себе.
Уилсон, с другой стороны, казалось, получает настоящее Удовольствие от подобной работы. Соскабливает мясо, связки, сухожилия и жир с неподдельным удовольствием, все сбрасывая назад в дыру, превращая иму в могилу. Джозеф не спускал с него глаз. Он был уверен, что Уилсон украдкой съел один или два кусочка.
Пришлось колотить черепа о скалу, чтобы вытряхнуть мозг. Джозефа сразу же вырвало. Но остальные органы — печень, сердце, почки и кишки — отделились от костей без особого труда. Большую часть внутренностей удалось запихнуть назад в яму, так что не пришлось возиться с ними.
Совсем как готовить свинину калуа для луау.
Джозеф не знал, зачем он пьет кофе. Расслабиться напиток ему явно не помогал — его залихорадило еще несколько часов назад, и он все никак не мог остановиться; напиться его тоже не тянуло, потому что он боялся, что тогда уж точно потеряет рассудок и побежит сдаваться, захлебываясь от рыданий, в ближайшее отделение полиции.
Уилсон относился к произошедшему совершенно иначе. Он прямо раздувался от гордости за себя. Расхаживал повсюду с самоуверенным, почти гладиаторским видом, чуть не лопаясь от взыгравшего тестостерона, который появляется только тогда, когда побеждаешь своих врагов и пробуешь на вкус их плоть.
Сид зашел на кухню и увидел сидящего за столом в полной неподвижности Джозефа, устремившего взгляд в пространство. Сид примирительно похлопал племянника по плечу.
— Ты поступил правильно. Съешь сам или тебя сожрут.
Джозефу пришлась не по душе подобная философия.
— Само собой, мы же настоящие гавайцы. — Он встал из-за стола. — Мне надо принять душ, дядя.
Джозеф забрал кружку с кофе и, ссутулившись, вышел из комнаты.
Юки занесла в приемную пару маленьких картонных коробок. По совету адвоката она пришла сюда, чтобы очистить стол и уйти, не поставив никого в известность. Она не должна была предупреждать заранее, за две недели, о своем уходе, ей совсем не стоило находиться в столь враждебной обстановке. Вещей у нее, впрочем, накопилось не так уж много. Всего ничего: распылитель, наполненный разбавленным лавандовым маслом — отличное средство, чтобы избавиться от негативной энергии, — несколько тибетских ароматических палочек, коллекция исцеляющих кристаллов, небольшая репродукция буддистской картины, несколько книг по самоусовершенствованию и позитивному мышлению, сборник вдохновляющей поэзии, куда Юки любила время от времени заглядывать, и магический шар предсказаний, который она держала ради смеха.
Фрэнсис вошел в приемную и остановился, когда увидел теперь уже бывшую помощницу. Он сразу же понял, что она делает.
— Оставьте и для меня коробку.
Юки удивилась:
— Что?
— Ваш адвокат времени даром не терял.
— Они вас уволили?
Фрэнсис кивнул:
— Не беспокойтесь. Я уже признал все претензии справедливыми. Я заявил о нервном срыве, что, впрочем, не далеко от истинного положения дел.
— Мне жаль.
— Не надо. Вы получите довольно славную жирную компенсацию. Вы это заслужили. — У Фрэнсиса перехватило дыхание. Его голос задрожал. — Послушайте, Юки, извиняться следует только мне одному.
Фрэнсис не смог сдержаться, он упал в кресло, закрыл лицо руками и разрыдался. Юки не знала, что сказать. Это, внезапно поняла она, тот самый катарсис, через который ему надо было пройти. Естественный эмоциональный и духовный прорыв, очищение. Фрэнсис выпускал на свободу всю скопившуюся отрицательную энергию. Он исцелялся. Юки поняла, что ее миссия закончилась успехом. Каким-то образом, благодаря угрозе судебного разбирательства, ей удалось коснуться его души и преобразовать ее.
Фрэнсис рыдал:
— Мне так жаль. Я не знаю, что со мной не так.
Юки протянула ему пачку бумажных салфеток.
— Все в порядке. Теперь у вас все наладится.
Она потянулась к пульверизатору и выпустила в воздух мелкие брызги, слегка отдающие лавандой. Он поднял голову, его глаза опухли и покраснели от плача.
— Не думаю, что когда-нибудь у меня все наладится.
— Почему вы так говорите?
— Это правда.
— Исцеление может казаться мучительным, но боль необходима.
— Это не то… это…
Фрэнсис не сумел закончить свою фразу. Он был слишком смущен, слишком напуган тем, что правда окажется непоправимой, если он произнесет эти слова вслух.
— Что-то такое, в чем я могу вам помочь?
— Ничем, если только вы не Мать Тереза и не способны поднять мертвого из могилы.
Юки не поняла, о чем он толкует.
— Никто же не умер.
— Мой пенис точно отошел в мир иной.
Если бы Фрэнсис не казался столь неподдельно подавленным, Юки просто бы развернулась и ушла, а потом подала бы иск на еще большую сумму, но он так искренне переживал, что Юки ничего не смогла с собой поделать: она должна была остаться и выразить ему немного сочувствия.
— Что случилось?
Фрэнсис зарыдал:
— Долго рассказывать.
— Это врачи вам сказали, что он потерял чувствительность?
— Нет. Я и сам знаю. Когда фильмы с участием парнишки Райдера не оказывают на тебя никакого действия, то ты одной ногой уже стоишь в могиле.
Юки кивнула, словно поняла его.
— Вы думали о комплексном подходе?
Фрэнсис высморкался.
— А что это такое?
Юки задумалась.
— Что ж, если речь идет о пенисе, тогда он напрямую связан с вашей нижней чакрой.
— Я уже все перепробовал. Буду, защитные африканские заклятия и тому подобное. Я даже шагал босиком по тлеющим углям ради того, чтобы он встал.
— Вам надо достать кусок черного турмалина.
— Это камень?
