словно привносил в общение поток радости – таких людей Мэгги никогда не встречала раньше. Однако для женщины ее положения запросто зайти в отель «Крильон» и спросить там графа де Боскьера было бы так же немыслимо, как понять преимущества танталовых покрытий или объяснить квантовую теорию. К тому же существование загадочной графини не давало ей покоя.
А вот благодарственное письмо – совсем другое дело. Подобного рода письма всегда были неотъемлемой частью ее жизни, и она не смогла бы простить себе, если бы не выразила признательность за полученный подарок. С самых ранних лет мать вдалбливала ей в голову правила приличия, повторяла, что надо писать благодарственные письма по всевозможным поводам. Позднее это стало обязанностью Мэгги, как жены посла.
Сообразив, что писать не на чем, Мэгги отправилась в маленький магазинчик на бульваре Монпарнас. Ее выбор пал на пергаментную бумагу цвета слоновой кости, к которой прилагались конверты, покрытые темно-малиновой папиросной бумагой – под цвет красного вина.
Она начала: «Дорогой мистер де Боскьер…» Нет, так не пойдет, он ведь граф. Однако обращение «дорогой граф» звучало как-то несуразно. Мэгги подумала – уж Джереми-то знал бы, как написать. Идея! Нужно написать по-французски! «Cher Monsieur le Comte, merci pourle fromage».[92] Нет, слишком сухо и неинтересно. Она задумчиво грызла кончик ручки. Как там сказала консьержка? «C'est un don des dieux un fromage pareil!» Однако в письменном виде эта изящная фраза смотрелась как-то не к месту. В итоге Мэгги просто написала «Merci» и поставила подпись – строго и аккуратно, как на официальном бланке. Дописывая адрес, она пришла к выводу, что именно так и должно выглядеть письмо настоящей femme d'esprit.
У заговорщиков оставалось еще предостаточно времени, чтобы успеть насладиться до отъезда своим триумфом. Когда утром Золтан постучал к Мэгги, она пила в постели утренний чай. Электрочайник «Рассел Хоббс» сопровождал ее во всех путешествиях, равно как и урна с прахом покойного мужа.
– Смотрите, – сказал водитель, бросая ей на кровать стопку газет.
О скандальном провале Дельфины и о его последствиях трубили повсюду. От госсекретаря США поступила официальная жалоба. На беднягу Лероя со всех сторон сыпались шишки. Похоже, часы его на «Антенн-2» были сочтены. Отвечая на обвинения, звучавшие со всех сторон, он намекал на попытку саботажа со стороны спецслужб какой-то восточноевропейской страны, но никто не принял его слова всерьез.
Покаянно стуча себя в грудь и принося извинения, французы обычно в душе находят подобные ситуации весьма забавными. Les Americans, по их мнению, слишком серьезно к себе относились, и хороший тычок под ребра время от времени идет им только на пользу, n'est-ce pas? [93] Прелестное личико Дельфины исчезло с экрана – по-видимому, надолго. И поделом – ей бы следовало знакомиться с новостями перед эфиром, вместо того чтобы прихорашиваться. В сатирическом еженедельнике «Утка» этот сюжет смаковали на все лады. Мэгги испытывала определенную гордость за то, что не кто-нибудь, а именно она устроила этот «национальный праздник». Но в то же время ей захотелось поскорее покинуть Францию во избежание возможного разоблачения.
Ранним утром следующего дня Мэгги рассчиталась в гостинице, и Золтан начал перетаскивать в машину чемоданы с парижскими покупками. Они собирались на юг, и он по такому случаю нацепил зеркальные солнечные очки и оделся более броско. Стоя на рыльце и давая Золтану разные «Ценнейшие» советы по укладке вещей Мэгги вдруг увидела знакомое лицо на противоположной стороне улицы.
– Се n'est pas vrai, са![94] – закричал граф де Боскьер, подбегая к ней. – Умоляю, скажите, что вы не уезжаете!
– Мы с Мадам направляемся в Рим, – гордо сообщил Золтан.
– В Рим! Но, послушайте, какое совпадение! Я сам через месяц-полтора должен быть в Риме. Надо забрать сына. Он там изучает итальянский. Потом собирается стать лингвистом.
– Большое спасибо за подарок, – сказала Мэгги. – Никогда прежде не ела такого превосходного сыра.
– Ах да… Это лишь один из прекрасных сыров, что есть во Франции. Жаль, вы уезжаете, я бы показал вам, где его можно купить. Де Голль сказал, что невозможно управлять страной, в которой делают столько разных сортов сыра.
Золтан закончил погрузку и молча ждал с ключами в руке.
– Да, жаль, – кивнула Мэгги, – но у нас дела.
– Ах да… Импорт-экспорт. Где вы остановитесь в Риме?
– Мадам остановится в отеле «Д'Англетер», а я собираюсь поселиться у друзей, – сказал водитель, усаживаясь за руль.
– Отель «Д'Англетер» – как вам подходит! Нужно дать вам визитную картону. – Перерыв все карманы, Люк нашел слегка замызганную визитку. – Je regrette. Вот, это все, что у меня есть. Вот, – он ткнул пальцем в нижнюю цифру, – это мой номер в Дордони. Конечно, сначала вам придется набрать код Франции – «ноль-ноль-три-три».
– Набрать «ноль-ноль-три-три», – машинально повторила она.
– И пропустить один ноль в коде Дордони, если звоните l'etranger.[95]
– Пропустить ноль.
– С другой стороны, вам, наверное, проще будет позвонить мне на мобильный телефон. Где-то у меня был мобильный телефон. – Граф похлопал себя по карманам. – Вот, смотрите.
Мэгги взглянула на ряд крошечных цифр.
– Но вам тоже придется набрать «ноль-ноль-три-три».
– Понятно, «ноль-ноль-три-три», – ответила она, не выходя из оцепенения. – Что ж, до свидания. – И уселась на переднее сиденье.
– Au revoir, bon voyage!
Заворачивая за угол, они с Золтаном оглянулись: Люк, прощаясь, неистово махал им обеими руками.
По дороге Золтан молчал, прячась за зеркальными стеклами очков, и угадать выражение его лица не представлялось возможным. «Надо бы подарить ему на Рождество пару итальянских туфель», – подумала Мэгги, рассматривая квадратные мыски его бледно-серых тканевых мокасин, давивших на педали. Он ведь мастерски справился со своей задачей – без него она не сумела бы так ловко расправиться с Дельфиной.
Как выяснилось, Золтан не только не возражал против визита в Вечный город, но и имел свои причины вернуться на место преступления Джереми. В Риме у него осталась девушка, с которой тот поддерживал связь и именно у нее он намеревался пожить. Пока Мэгги будет разрабатывать свой новый товарный план.
А Мэгги, внимательно прочитавшей третью коробку «Бумаг Джереми», больнее всего было сознавать, что римская возлюбленная ее покойного мужа была не чужим, а хорошо знакомым ей человеком. С ней Мэгги сидела рядом на заседаниях комитетов, посещала ежегодные благотворительные ярмарки, вела светские беседы на приемах, иногда даже бывала приглашена к ней в гости на чашку чая. Поведение этой женщины воспринималось как двойное предательство. Арабелла Стюарт-Уотсон была, как казалось тогда Мэгги, ее подругой. В то время она работала – и, без сомнения, оставалась до сих пор – директором престижной школы для девочек, где учились дочери представителей элиты и тех, кто стремился влиться в ее ряды. Временами, в случае персонального одобрения дотошной директрисы, последние преуспевали в своих стремлениях, тогда школьная казна благосклонно принимала их взносы. Арабелла всегда казалась Мэгги этакой породистой, застегнутой на все пуговицы леди из высшего общества, с высокими моральными принципами. Ее легко было представить верхом на лошади, но уж никак – эта мысль приводила Мэгги в полуобморочное состояние – не в постели, верхом на мужчине.
Арабелла была на несколько лет младше Мэгги, но вряд ли кто-нибудь назвал бы ее хорошенькой. И потому Мэгги испытывала еще большую обиду. На сей раз ее соперницей оказалась не изящная блондинка, а грубоватая особа с большим носом и зычным голосом. Мойсхен и Дельфина по крайней мере красивы – в особенности последняя – безусловно, женственны и привлекательны. Однако следовало признать: в Арабелле все же чувствовался определенный стиль. Мэгги невольно задавалась вопросом – мог ли Джереми