бумаги.
– Mesdames, messieurs, bonsoir.[86] – Она сверкнула ослепительной улыбкой и приступила к оглашению новостей, уже известных Золтану. Как обычно, ее лицо оставалось бесстрастным, даже когда она описывала унесшую человеческие жизни дорожную аварию с участием пассажирского автобуса, произошедшую в пригороде Парижа. И вот она была уже совсем близко от приготовленной Золтаном ловушки… от волнений у него участилось дыхание.
Дикторша произнесла имя американского посла – и глазом не моргнула, обозвав его при этом мерзавцем. Даже тот факт, что посол, находясь на навозной набережной, активно портил воздух на пару с министром иностранных дел, нисколько не смутил Дельфину. Терять самообладание она начала, лишь когда произнесла перед упоминанием о Нью-Йорке слово «дерьмо» вместо слова «мэрия». В ее холодных глазах отразилось беспокойство. В студии раздался телефонный звонок. Она схватила трубку и возбужденно произнесла:
– A vous le reportage de Mireille St Just?[87]
– Elle dit «merde»?[88] – спросил из-за барной стойки озадаченный Гастон.
– Elle dit «merde», – с широченной улыбкой подтвердил Золтан. Одним большим глотком прикончив свою порцию виски, он подхватил ящик с инструментами, попрощался с Гастоном и вышел из бара. В тот вечер он выпивал там последний раз.
Мэгги выключила телевизор и осталась ждать Золтана у себя в номере. В голове царил полный сумбур. Первой ее реакцией на увиденное был шок. Месть Мойсхен носила сугубо приватный характер и уж точно – в этом Мэгги была уверена – не стала достоянием гласности. Месть Дельфине должна была стать публичной – так было задумано, однако теперь ее терзали смутные опасения. На сей раз событие, в которое были вовлечены миллионы телезрителей Франции, пахло скандалом на государственном уровне, и скандал этот мог повлечь за собой нежелательные последствия, в том числе и для Мэгги.
Она вспомнила Джереми. А вдруг он и в самом деле смотрит на нее сверху, из своего далекого небесного обиталища, и видит, до какой низости опустилась его жена? Как же он, должно быть, шокирован! Подумать только – «дерьмо»! Поступок Мэгги самым вопиющим образом противоречил взглядам Джереми на жизнь, его представлениям о приличиях. И о Золтане не следует забывать. Неужели Мэгги своими руками создала монстра – безжалостного сына Франкенштейна, готового погрузить всю Европу в смрадную мглу злобы и мести любовницам Джереми и всем неверным супругам вообще?
Мэгги передернула плечами и постаралась отбросить свои опасения. Золтан провернул блестящую операцию и заслуживал похвалы. Ей никогда не удалось бы в одиночку разбить аквариум, в котором Дельфина так легко и грациозно плескалась, подобно наяде, вечер за вечером. «В конце концов, – мысленно подбодрила она себя, увидев дверях радостного Золтана, – Дельфина это заслужила, не правда ли?»
Первый раз за пятнадцать лет Мэгги чмокнула венгра в щеку. Залившись краской и засияв от удовольствия, он стоял перёд ней, ожидая поздравлений с успешным выполнением задания.
– Переодевайся, Золтан, – приказала она. – Нас ждет праздничный ужин!
– Тебе понравится этот ресторан, – сказала Мэгги, когда такси подъехало к дверям ресторана «У друга Луи». Она никогда раньше здесь не бывала, но знала, что Джереми водил одного министра, известного гурмана, в этот скромный с виду, но очень дорогой маленький ресторанчик в квартале Марэ. Он непрестанно упоминался в его дневнике между свиданиями с опозоренной ныне Дельфиной. Особенно он хвалил фуа-гра, которую они со спутницей с аппетитом поедали, запивая вином «Шато-Икем».
– Он славится гусиной печенкой, – с гордостью добавила она.
Это была сущая правда. Золтан неохотно признался, что такого он не едал даже у себя дома, в Венгрии. Печень подавалась в щедрых количествах и без церемоний – благоухающими розовыми пластами, уложенными на обжаренных ломтях деревенского хлеба.
Золтан надел свой лучший темный костюм – тот самый, в котором раньше вместе с покойным послом встречал в аэропорту важных персон. За столом он по нескольку раз описывал Мэгги все подробности операции: и поломку кофейного автомата, и появление Дельфины, и его разговор с Лероем. Похоже, он искренне считал, будто все это от начала до конца придумал и осуществил он сам.
Мэгги решила не выводить его из приятного заблуждения.
– Ты заслужил гонорар, – сказала она, передавая водителю туго набитый конверт.
Венгр молниеносно сунул конверт во внутренний карман пиджака и с явным наслаждением продолжил трапезу.
– Золтан, как ты думаешь, я такая же, как всегда? – спросила Мэгги. – Я не кажусь тебе слишком нервной, или… – она замялась в поисках подходящего определения, – или что-нибудь в этом роде?
– Мадам, – ответил Золтан – у него немного разнизался язык от эйфории, связанной с недавними событиями, и от употребления сотерна,[89] – вы еще никогда не казались мне настолько нормальной. – Он с довольным видом погладил усы длинным ногтем. – Я буду скучать по нашему «импорту-экспорту».
– Совсем не обязательно. Я надеялась, что вы составите мне компанию в поездке в Рим. Помните Арабеллу?
Вернувшись в гостиницу, они обнаружили, что их ждет консьержка – явно более оживленная, чем обычно.
– Здесь был один джентльмен, – сообщила она, протягивая им ключи. – Он оставил вам вот это. – Консьержка благоговейно водрузила на стойку круглый деревянный ящичек. – Он не знал, как вас зовут, и сказал, что это для красивой английской леди и венгерского джентльмена.
Леди и джентльмен изумленно уставились на ящик, от которого по всему фойе распространялся терпкий сырный запах. Мэгги приподняла крышку… В ящике действительно находился сыр – бережно уложенный на солому кусок, покрытый нежной кожицей цвета подрумяненного хлеба, через маленькие трещинки которой виднелась благоухающая кремовая масса.
– C'est un don des dieux un fromage pareil, – выдохнула консьержка, внезапно увидев свою постоялицу в новом свете.
– Она говорит, что этот сыр – поистине дар богов, – перевела Мэгги.
Золтан недоверчиво сморщил нос.
– Господин также оставил записку, – добавила консьержка, протягивая большой твердый конверт – в таких обычно посылают свадебные приглашения. На одной стороне было написано: «Comte et Comtesse de Bosquieres»,[90] далее следовало непонятное название – вероятно, того самого небольшого «шато» в Дордони. Она перевернула конверт. На обратной стороне было небрежно нацарапано от руки: «Я остановился в отеле «Крильон» и буду hors de joie, [91] если снова увижу вас». Подпись: Люк де Боскьер.
Золтан внимательно осмотрел конверт с обеих сторон.
– Что это значит? – спросил он, указывая на слово «comte». Я думал, его зовут Люк.
– Это титул, – ответила Мэгги.
– Граф? Но я думал – он фермер. Он ведь делает вино и растит призовых свиней.
– Иногда граф и фермер – одно и то же.
– А это тогда что? – Золтан неторопливо провел ногтем под словом «comtess». – А, у него и графиня есть… – с неодобрением добавил он.
– У нас в деревне был граф, – поделился он, поднимаясь По лестнице. – Мне мама рассказывала. Он владел не только нашей деревней, но и ещё десятью. Он был очень красивый мужчина, с усами, как у меня. – При этих словах Мэгги постаралась изобразить живой интерес. – Так вот, каждое утро граф проезжал мимо нашей фермы на белом коне. На нем всегда была шляпа с широкими нолями. Увидев нас, он снимал ее и говорил: «Доброе утро, крестьяне». А мои родители отвечали: «Доброе утро, граф».
Мэгги давно заметила – Золтан становился разговорчивым, лишь когда рассказывал о матери и об отчем доме.
«Сыр и впрямь восхитителен, – подумала она, поворачивая в двери ключ. – Как бы он понравился Джереми! А как бы он восхитился, узнав, что у его жены появился поклонник с графским титулом!» Внезапно она поняла, что тоже хочет снова увидеть Люка. Этот импульсивный и необузданный человек
