– Симона, прости, я очень сожалею о том, что случилось… Я одна во всем виновата, все наши планы отменяются. Не понимаю, о чем я вообще думала!
Симона приоткрыла второй глаз.
– Ты шутишь? Мы же только начали веселиться! – И расхохоталась. – Золтан уже отправился к Дьенешу сказать, чтобы изменил состав.
– Нет, я не могу этого позволить, – решительно возразила Мэгги.
– Можешь, можешь… – Симона совсем проснулась и так громко смеялась, что пациентка на соседней койке посмотрела на нее с упреком. – Только теперь пробовать это чудесное средство будешь ты!
В шесть часов пришла медсестра с тележкой, привезла ужин. Каждому выдали большую белую булку и кусок колбасного фарша.
Симона изумленно смотрела в тарелку, не веря своим глазам.
– Не понимаю я эту страну! Если бы в Риме кто-нибудь принес пациенту в больнице такой ужин, его бы линчевали родственники больного!
К счастью, в тот самый миг явился Золтан и вытащил из пластикового пакета жареную гусиную ножку, присланную женой Дьенеша, деревенский хлеб и соленые огурцы. А в кармане у него обнаружилась бутылка палинки.
– Вот, совсем другое дело, – обрадовалась Симона, жадно вгрызаясь в мясо. И тут же виновато оглянулась на женщину с соседней койки:
– Volete favorire?[131]
Новый крем был обещан на следующей неделе. Золтан часто отсутствовал, озаботившись подержанными шинами, и Мэгги с Симоной много времени проводили вместе.
– Чем сегодня займемся? – спросила Симона, глядя в окно на серое небо, предвещавшее очередной снегопад. – В этой стране, по-моему, совсем нечего делать, кроме как есть и пить. – Она усмехнулась. – Впрочем, я и не возражаю!
– Можно сходить в термы, – предложила Мэгги.
Толкнув тяжелую дверь, ведущую в атриум терм «Геллерт», она ощутила на своей руке руку Симоны.
– Ой, Мэгги-и, как же здорово! – воскликнула она. – Мы вместе идем в термы.
Симона часто поглаживала Мэгги по щеке, обнимала за талию или трогала за плечо – подобные проявления внимания были непривычны для Мэгги, однако вскоре она стала находить эту дружескую интимность приятной. В ее семье это не было принято – выражение взаимной нежности ограничивалось короткими поцелуями при встрече и расставании. Но сейчас, когда Симона бросалась к Мэгги от переизбытка чувств и стискивала в объятиях, она переживала удивительное, неведомое ей ранее чувство принадлежности к некой человеческой общности, где все любят ближних своих и не стесняются выражать любовь.
Им выдали коротенькие передники, почти ничего не прикрывавшие. Симона сразу же захихикала. Ее фигура была, как говорят немцы, аппетитной – с соблазнительными округлостями в нужных местах.
– У тебя обалденная грудь, Мэгги! – с нескрываемым восхищением сообщила она застеснявшейся вначале подруге. «Да, это чистая правда», – подумала Мэгги. Бюст у нее и в самом деле был не хуже, чем у юной девушки, – наверное, потому что ей не пришлось кормить ребенка. Даже Джереми обожал ее груди и часто зарывался в ложбинку между ними.
Они вошли в сауну, уселись друг напротив друга, и Симона стала корчить ей рожи.
– Ammazzate,[132] как же тут жарко! – громко произнесла она, обмахиваясь передником, который быстро намок во влажном воздухе и стал похож на мятый лоскут.
Полная женщина с усиками сверкнула на нее глазами и свирепо шикнула.
– Ой, ой! – нахально отозвалась Симона.
Женщина встала – складки жира на ее теле плавно разгладились, опадая по своим местам, – и гордо вышла; полные ягодицы возмущенно тряслись. Симона подмигнула Мэгги и изобразила, как пинает удаляющийся зад.
Мэгги подумала – ведь еще совсем недавно она стыдилась бы подруги вроде Симоны, так сильно отличавшейся от тех, с кем она привыкла общаться, от людей ее круга. Однако с ней Мэгги переживала ощущение, подобное тому, что испытываешь, снимая тесные остроносые туфли и с облегчением засовывая ноги в удобные домашние тапочки. Симона принимала Мэгги такой, какой она была на самом деле, основываясь лишь на дружеской симпатии и привязанности, ничего не требуя взамен и не осуждая. С ней было комфортно – во всех смыслах этого слова. Еще одна ипостась свободы.
Теперь Мэгги могла не только располагать своим временем, но и выбирать друзей, не задумываясь, получит ли одобрение у своего мужа и британской диаспоры. Покрываясь потом, она ощутила, что наконец-то оказалась в ладу с самой собой; как говорят французы, стала хорошо чувствовать себя в собственной шкуре.
По вечерам, однако, ей приходилось оставаться одной. Она заказывала себе в номер сандвич и смотрела Си-эн-эн, лежа в постели. После похода с Симоной в термы ей стало особенно одиноко. Таксист, который привез Мэгги в гостиницу, нагрубил ей, когда она попыталась оспорить непомерно завышенную оплату. Он явно пытался воспользоваться тем, что она женщина, да к тому же еще иностранка. После разговора с ним в душе остался неприятный осадок. Такого не могло бы случиться, будь она с Джереми. Незаметно для себя Мэгги начала задаваться вопросом – а что она вообще делает здесь, совсем одна, в гостинице, вдали от всего, что ей дорого и привычно? Она никогда не любила гостиниц и не привыкла к маленьким одноместным номерам с узкой кроватью. Путешествуя с Джереми, они всегда останавливались в многокомнатных номерах.
Она равнодушно открыла мини-бар, потянулась за минеральной водой, но тут ее внимание привлек ряд маленьких бутылочек на верхней полке. Бренди. Она заслужила порцию бренди. Мэгги уселась в единственное имевшееся в наличии кресло и сбросила туфли, потягивая крепкий напиток прямо из горлышка. Ее вдруг охватило щемящее чувство одиночества. Золтан с Симо-ной были далеко – ужинали у брата Золтана, и Будапешт показался ей чужим, неприветливым городом. Поговорить бы хоть с кем-нибудь. Мэгги потянулась за записной книжкой.
В Ледбери зазвонил телефон. Долго звонил, наконец ответила Джанет. На заднем фоне слышалась громкая музыка и раздавался смех.
– Ой, тетя Эм, – удивилась Джанет. – Как поживаете? А мамы нет. Они с отцом пошли ужинать к Хиксонам.
«Интересно, кто такие Хиксоны?» – подумала Мэгги, и тут ее взгляд упал на визитную карточку Люка, которую она вложила в записную книжку при прощании в Париже. Как здорово было бы услышать сейчас его голос… Она допила бренди и набрала ноль-ноль-три-три, а затем – нужный номер.
– Вы в Будапеште? – Судя по интонации, Люк был очень рад ее слышать. – Mais j'arrive![133]
– О нет, что вы, не стоит, – смутилась Мэгги.
– Я в любом случае на следующей неделе собирался туда, – сказал Люк. Вероятно, он находился в ресторане – слышался звон посуды. – Поеду забирать мою новую свинью. Остановлюсь в отеле «Геллерт».
На следующей неделе трое друзей собрались в холле гостиницы, где жила Мэгги.
– Вот крем, – радостно объявил Золтан. – Нанесите его на лицо и оставьте примерно на час, чтобы впитался. Потом сотрите вот этим. – И он протянул ей пластмассовый пузырек с лосьоном. – Дьенеш говорит, это средство избавит вас от зуда.
Во время разговора Мэгги пила чай – точнее, то, что пытаются выдавать за чай в континентальной Европе. Золтан смаковал свой любимый напиток – темный местный ликер под названием «Уникум». Симона тем временем расхаживала по холлу – по-видимому, сидеть ей пока было не очень удобно – и дымила тоненькой сигаретой.
– Я вчера была у Илонки, – сообщила она. – Украла пару пустых банок и записала нас обеих на завтра, на десять утра.
«Что ж, – подумала Мэгги, – игра продолжается».
Она села на кровать и смотрела, как за окном розовеет предзакатное небо за изящным силуэтом здания