Говорят, у опытных летчиков, как у птиц, развито предчувствие приближающейся беды. Так ли это, но именно в ту самую минуту Константин Александрович случайно оглянулся и не поверил глазам: не далее чем на два километра над ним нависли «фокке-вульфы». Спасаться от них в облаках было поздно; истребители должны вот-вот ударить из своих пушек. И тогда Мещерин мгновенно принял дерзкое решение; встретить противника в лоб. Он резко заложил крутой вираж, тут же выровнял машину и, не целясь, ударил по «фоккерам» из пулеметов.
Гитлеровские летчики, как видно, предвкушая легкую победу, не ожидали маневра жертвы и, когда увидели мчавшийся навстречу стреляющий торпедоносец, бросились врассыпную. Драгоценные секунды были выиграны. Мещерин бросил самолет к самой воде и направился в открытое море туда, где у горизонта плыли спасительные дождевые облака. Экипаж уже опомнился и приготовился к бою.
Гитлеровцы не заставили себя ждать. Их первая пара набросилась на самолет сзади, но напоролась на трассы башенных пулеметов и отвернула в сторону, даже не открыв огня.
Мещерин вел машину у самой воды, слушал команды штурмана и радиста, бросался то влево, то вправо, выходя из-под вражеских ударов.
Расстояние до облаков быстро сокращалось. Но намерение разведчика разгадали и фашисты. Они заходили с разных сторон с такой стремительностью, что стрелок-радист едва успевал разворачивать пулеметы. Перед глазами летчика сверкали трассы, близкую воду вспарывали снарядные очереди.
— Маневр вправо! — кричал Шарапов. Он наблюдал за поведением врагов через маленький астролючок наверху фюзеляжа. — Еще правее!
Летчик мгновенно толкал педаль, уходил вправо и видел, как рядом с крылом в воду ушла очередная трасса.
А штурман подавал уже новую команду:
— Маневр влево! Еще!
Такое изматывающее душу маневрирование продолжалось уже несколько минут. Торпедоносцу пока удавалось увернуться. Все же одна из очередей зацепила самолет: снаряды разбили горгрот, сорвали дюралевую обшивку носовой части фюзеляжа, осколок рассек летчику правую бровь и кровь залила глаз. Мещерин, несмотря на это, продолжал вести машину, а когда над головой замелькали желанные облака, с такой силой рванул на себя штурвал, что торпедоносец, мчавшийся на максимальной скорости, буквально вонзился в темную рыхлую массу.
Набрав пятьсот метров, Константин Александрович перевел самолет в горизонтальный полет и развернул его на север в сторону своих берегов. Только после этого, зажав штурвал коленями, он достал из кармана брюк индивидуальный перевязочный пакет и прижал его очками к ране.
Кровь продолжала сочиться. Бинтовая подушечка постепенно набухала. Вместе с уходящей кровью летчик чувствовал, как таяли его силы, на тело наваливалась страшная тяжесть безумной усталости. Руки и ноги быстро затекли. Во рту пересохло. Язык стал непослушным. Через разбитый горгрот и поврежденный нос машины в кабину врывались холод и влага, Летчика затошнило и стало знобить. Перед глазами все чаще появлялся багровый туман. Изнемогая, Константин Александрович упрямо держал курс.
Через полчаса такого нечеловеческого напряжения Мещерин позвал Шарапова:
— Место? — выдавил он хриплым голосом. — Где мы?
— Примерно на траверзе Мемеля, — тотчас доложил тот. — Надо выходить из облаков, командир!
— Добро! Следи за водой. Предупреди, как появится.
— Что с вами, Константин Александрович? — забеспокоился Шарапов. Он и раньше по поведению машины заметил, что с летчиком что-то творится, но не беспокоил. — Вы не ранены?
— Нормально. Кабина повреждена. Следите! Снижаюсь!
Медленно-медленно, метр за метром машина теряла высоту. Стрелка высотомера уже сползла с цифры «200», потом со «100», а воды все не было видно и облака не кончались.
Снизились еще на десять метров. Наконец под самолетом потемнело — верный признак того, что облачность кончалась. Еще десять метров — и самолет вырвался из тумана. Под ним внизу медленно переваливались тяжелые волны, вспухали белой пеной крутые гребни.
— Курс девяносто! Надо выйти на берег, определиться.
Перед глазами летчика море и небо сливались в однообразную серую массу. Бинт набух кровью и слабо сдерживал ее. Перчаткой Мещерин вытер глаз, разглядел приборы, начал медленный разворот вправо.
— Достаточно! Курс уже сто градусов! — предупредил Шарапов, все больше подозревая о неполадке с летчиком. — Выравнивай!
Десять минут летит торпедоносец новым курсом. Еще десять. Берега все не видно. А Мещерин уже напрягал силы, с превеликим трудом отгонял наваливающуюся сонливость.
— Берег вижу! Это коса Курише-Нерунг. Значит, вышли южнее Мемеля, — уточнил местонахождение штурман. — Пошли вдоль косы!
Но летчик курс не менял. Самолет качало, как лодку в шторм.
— Константин Александрович! Разворот влево! Удержите курс восемь градусов! — повторял Шарапов. — Что у вас происходит? Почему машину раскачивает? Как себя чувствуете?
Но командир щадил экипаж, не сообщал о ранении.
— Плохо вижу воду. Посматривайте за ней. Помогайте!..
На аэродром Мещерин прилетел на пределе сил. Самолет посадил удачно, только в конце пробега не выдержал направления, уклонился и выкатился за посадочную полосу.
Подъехавший санитарный автобус увез обессилевшего летчика в медсанчасть. Врач Лымарь, осмотрев рану, наложил повязку. Рана оказалась неглубокой: была рассечена кожа и слегка задет череп, но Мещерин потерял много крови. От госпитализации он категорически отказался, и ему назначили лечение в медсанчасти авиабазы.
Борисов отрулил машину командира на стоянку и принял командование эскадрильей.
Приближающаяся зима все чаще заявляла о себе. Резко похолодало. Из облаков на землю вместе с каплями дождя стал срываться снег. Приступить к полетам на боевых машинах с молодежью все не удавалось, и тогда Борисов решил заняться обучением летчиков эскадрильи полетам в облаках. Он выпросил у командира полка связной учебно-тренировочный самолет УТ-2. Этот легкомоторный фанерный самолетик имел две кабины и двойное управление и потому часто использовался для тренировок в пилотировании «под колпаком»; одна из кабин в полете могла закрываться сшитым из темной фланели чехлом — колпаком так, что пилот не видел ничего, кроме внутреннего оборудования и приборов. Михаил составил плановую таблицу и, получив разрешение, прибыл с летчиками на стоянку.
Авиамеханик доложил замкомэску о готовности машины, и тот скомандовал:
— Полюшкин! В кабину!
— Есть! — молодой пилот занял место, пристегнул привязные ремни, подключил к шлему переговорный шланг и доложил; — Младший лейтенант Полюшкин к полету готов!
Делал он все неторопливо, уверенно, без лишних движений, и это понравилось Борисову. Он приказал выруливать и взлетать.
В воздухе Полюшкин также держался уверенно, легко парировал рулями порывы ветра, подбрасывавшие легкий самолет, точно выдерживал режим полета.
Под облаками замкомэск приказал:
— Закройтесь колпаком, сделайте два правых виража и один левый. Крен тридцать градусов. Выполняйте!
Едва молодой летчик закрылся и начал пилотаж по приборам, как сразу выявилась его неподготовленность: УТ-2 то взмывал вверх, то снижался, заваливаясь в крен. Михаил в управление не вмешивался и не подсказывал, давая парню возможность самому разобраться в допущенных ошибках. Постепенно Полюшкин освоился, нашел, как говорят, себя, и замкомэск разрешил открыть колпак.
— А теперь полетаем в облаках. Следите за приборами!
Борисов взял ручку управления, перевел самолет в набор высоты, и вскоре УТ-2 окунулся в серую рыхлую массу. Облака были устойчивыми, машину не бросало, Летчик делал развороты, набирал высоту и снижался, называл все свои действия, давал возможность молодому летчику осмыслить новые ощущения,
