бренди.
А потом приходилось выскакивать из кресла и бежать на выездку или урок верховой езды. Она открыла, что умения работать руками было еще мало, чтобы изготавливать бумажное гофре, без которого, очевидно, было совершенно невозможно подавать жаркое из барашка. Когда она распахнула холодильник, воображение ее скорчилось в агонии. На обеде будет сама хозяйка. Если она одевается в коллекционные модели, значит, привыкла и к соответствующей еде. К сожалению, незнание, что можно сделать с перцами (зеленым, черным или красным), мускатным орехом, пряностями или лавровым листом, старым пармезаном и прочим, свело все угощения к супу, яичнице-болтушке, тостам и сосискам с помидорами.
Как приятно помечтать — опуститься в ту черно-золотую ванну наверху, надеть расклешенную юбку, может быть, уложить волосы в стиле Кейт Гриневей, потом пройти через эти великолепные белые двери и сесть за еду, которую кто-то приготовил для нее. Но теперь она пробудилась, и ледяное осознание правды заставило ее чувствовать себя как под холодным дождем.
Она перестала замечать факты. И понятно почему — потому, что Ангус Макаллан был так сердечен с ней. Но даже Трой, отнюдь не его поклонница, и то признала, что он бывает очень приятным, когда в размягченном настроении. Тот отрывок разговора в машине между ним и Грэмом показал, что его план по слиянию хорошо идет. Нет, ей нужно трезво смотреть на вещи. У него хорошее настроение, только и всего. Отсюда и этот ленч, и показ колледжей.
А она как на это ответила? Она чувствовала себя такой счастливой. Наверное, это было видно. Если, например, это проанализировать…
Вот тот пурпурный берег по дороге в Абердин — и сухое выражение его лица: да, точно такой же вереск и в Ирландии, ну, может быть, чуть похуже. Тогда она засмеялась и не могла остановиться, а он вначале удивился, а потом и сам прямо захохотал. Но не думал ли он, что она переигрывает? И то же самое на фабрике. Он так мимоходом предложил ей все показать, а она чуть ли не вцепилась в это предложение. И что он тогда подумал?
Она поняла, какое впечатление, совершенно не намеренно, она оставила у Дерека. «А вдруг сегодня — о, не дай Бог! — такая же мысль мелькнула и у Ангуса Макаллана? Богат, вдовец — наверное, уже не раз на него покушались». Но только не с ее стороны — нет, нет! Она последит за собой, чтобы никогда больше нечаянно нельзя было подумать о ней в таком свете. Трой оказала ей огромную услугу. Как хорошо, что люди бывают искренни и называют вещи своими именами.
Она выуживала последнюю сосиску, когда позвонил телефон.
— Мэгги, я вне себя! — театрально сказала Трой. — Я не могу прийти. Меня интернировали! — По- видимому, Ангус «считает, что им нужно поговорить». — В общем, он прав. — Она понизила голос. — Я потом у вас укроюсь. Мне теперь надолго хватит общества дорогого кузена. Извините, — продолжала Трой. — Мне правда очень жаль. Как-нибудь в другой раз, верно? — Телефон весело звякнул, когда опустилась трубка.
Тут только Мэгги сообразила, что о ней самой не было сказано ни звука. Ну, впрочем, и его приглашение было таким неопределенным, и времени он не сказал, и самое главное, это было сказано до приезда Трой. Раз она приехала, зачем Ангусу Макаллану еще чужой человек за столом? И, разумеется, самой Мэгги щелчок по носу был ни к чему. А ведь не прошло и десяти минут, как она твердым холодным разумом наметила «Как, Не Создавать Ложного Впечатления».
— Ну, котик, нам придется сейчас съесть жуткое количество сосисок, — бодро сказала она Келли.
В раннем детстве Келли плохо спала ночью. Том и Салли очень нервничали из-за этого, а когда в пять лет ей пришлось пережить утрату родителей, детские нервы совсем сдали. Потребовались месяцы терпеливых стараний, чтобы у девочки восстановилось чувство защищенности, но время, перемена места и горный воздух в конце концов сделали свое дело. Келли стала спокойно засыпать в своей необычной чердачной спаленке в Фэйрли-Холл. Если ей и случалось проснуться и увидеть, что кровать Мэгги пуста, она спокойно принимала, что ее тетя сошла по деревянной лесенке к лошадям, размещавшимся под ними.
Мэгги понимала, что она хочет слишком многого от маленькой девочки, первый раз попавшей в новый дом, но она все-таки сделала попытку: ей хотелось навестить гнедого.
— Детка, ты не будешь против, если я сбегаю в конюшню, посмотреть, как он там? Это только полчасика.
Как она и опасалась, личико Келли стало тревожным.
— Сейчас? Я пойду с тобой.
— Душенька, сейчас ты пойдешь спать. Немедленно. Ты ведь так устала.
Келли сказала «нет», теребя руками юбку. Надо было решать между возможно заболевшей лошадью и измученным ребенком, но, оказывается, ужин волшебно подействовал на Келли. Глаза у нее больше не закрывались и даже щечки порозовели. Может быть, и правда, чем видеть ее огорчение, лучше пойти вместе, прямо сразу. Только вот надо где-то раскопать джинсы и куртку. Не работать же с лошадью в новом брючном костюме, да и Келли нельзя быть в стойле в своем новом пальто.
Несколько минут, пусть и ураганных, но она собрала все, что им могло потребоваться, и оживленное личико Келли уже было само по себе наградой за быстроту.
Лошади в Гленкаллене всегда настораживались, когда кто-нибудь входил в конюшню. Здесь они не отреагировали на приход людей. Мэгги подумалось, что Келли все это вскоре изменит. У каждой лошади было имя по названию местности в Шотландии. Серую, с мощным крупом, звали Кинкардин, гнедого мерина — Бреймар. Романтичное имя, но владелец его, увы, был далек от всей романтики. Если у него и не было температуры раньше, когда Мак в последний раз смотрел его, то теперь он температурил, если она хоть что-то понимает в лошадях. Она умело приложила руку к низу челюсти. Да, пульс частил, и дышал он тоже тяжело.
— Бедняга, — ласково заговорила Мэгги, — бедняга ты мой. Тебе и правда нужна помощь, я так и знала.
К счастью, шкафчик с лекарствами Мака в кладовке для упряжи был в полном порядке, со всеми нужными лекарствами. Она нашла термометр и измерила Бреймару температуру. Было больше 101 градуса по Фаренгейту. Не очень высокая, но следить за ним нужно. Она записала температуру, стряхнула термометр и отдала его Келли вымыть. Плоха та беда, которая хоть немного добра не приносит; а Келли оживилась, почувствовав, что она нужна.
— Вызовешь доктора? — спросила она.
— Не сразу. Может быть, завтра, — ответила Мэгги. — Сегодня мы с тобой его закутаем потеплее и посмотрим, как он дальше будет. Я не думаю, что с ним что-то очень серьезное. Поговори-ка с ним, пока я достану попону.
— Будешь давать ему лекарство? — спросила Келли.
Мэгги очень бы хотелось сделать это, но тут требовался помощник. Она пока еще мало знала Бреймара, чтобы рискнуть делать это в одиночку.
— Давай я подержу его, — предложила Келли. — Я держала Крима Крекера.
— Верно, родная, но тут большая разница. — Бреймар был высок, примерно шестнадцать ладоней.
— А я на что-нибудь встану.
— Нет, детка. Лучше разговаривай с ним.
Укутать попоной, привязав ее как следует, было не долгим делом. Бреймар стоял как изваяние. Это было красивое животное, хороших кровей — в левой ноздре была выстрижена метка. Должно быть, была и капля арабской крови, об этом говорил выразительный профиль сухой головы.
— Бедный ты мой, — ласково говорила Мэгги. — Ну, сейчас хоть ты согреешься. А завтра еще тебя полечим.
Пусть этот Роб Макинтайр был хоть какой ворчун, но как он ей был нужен в этот момент. Дать лошади слабительное надо сейчас, а не с опозданием в двенадцать часов, тогда бы он быстро выздоровел.
Вернувшись домой, она уложила Келли в постель. Они пробыли в конюшне дольше, чем она рассчитывала, и немытая посуда глядела на нее с молчаливым укором. Скорее навести порядок! Мэгги и раньше бывала окружена непринужденным хаосом, но тут ей было как-то неловко. Как будто Ангус Макаллан смотрит через ее плечо. Она бросилась убирать вещи.
Было почти десять часов, когда она повесила последние вещи во встроенный шкаф Келли. Та ничего
