машину с места. На ветровое стекло упали первые, пока еще редкие и несмелые капли дождя. Электронный счетчик пошел мотать рубли; на заднем сиденье, кряхтя и распространяя аромат неусвоенного алкоголя, возилась жена Кастета, которой наверняка было чертовски жарко в ее дурацком манто. Тяжело переваливаясь и подвывая работающим на низких оборотах двигателем, машина прокатилась через знакомую до боли выбоину на выезде из двора и въехала в сводчатую арку, пронизывавшую дом насквозь и выходившую прямо на бульвар. Кастет, зверски, скаля зубы, в последний раз глубоко, с шипением затянулся сигаретой и выкинул окурок в открытое окошко. Теперь, когда машина наконец тронулась, держа курс на аэропорт, у него появилась робкая надежда, что все еще обойдется. Только бы рейсы не отменили из-за погоды, а то небо что-то хмурится... Впрочем, чтобы отменили все до единого рейсы, нужна была совсем уж скверная метеообстановка, а поскольку Кастету было абсолютно безразлично, куда лететь, надежда выбраться из города раньше, чем Кекс его хватится, у него действительно оставалась.
Таксист, чтоб он был здоров, вспомнил наконец-то, что в коробке передач у него не одна шестеренка, а несколько, и переключился на вторую. Кастет как раз собирался напомнить ему, что за второй передачей идет третья, а там, даст бог, можно будет воткнуть и четвертую, когда со стороны бульвара в арку вдруг въехал какой-то автомобиль – то есть не въехал, собственно, а просто остановился на выезде, полностью перегородив дорогу.
Кастет выругался; таксист притормозил. Дверь стоявшего поперек арки автомобиля вдруг открылась. Кастет увидел в проеме черное трикотажное рыло вместо человеческого лица и все понял.
– Вперед! – закричал он, мгновенно оценив ситуацию и приняв единственное возможное решение. – Вперед, снеси этого урода!
Возможно, если бы за рулем сидел один из его людей, этот трюк имел бы успех. Увы, таксист никогда не работал на Кастета и потому, хоть и видел уже неминуемо надвигающуюся опасность, на таран пойти не рискнул. Он засуетился, пытаясь воткнуть заднюю передачу, дико газанул на холостом ходу, снова задергал рычаг. Тот наконец с диким хрустом и скрежетом стал на место, машина содрогнулась, как от удара, и начала медленно пятиться назад, во двор.
– Что ж ты делаешь, сука? – с невыразимой тоской сказал таксисту Кастет и сделал последнее, что ему оставалось: открыл дверцу и метнулся навстречу медленно ползущей мимо обшарпанной серо-желтой стене, одновременно нашаривая засунутый сзади за пояс брюк пистолет.
Глава 13
– Я думаю, на твоем знакомом из «Даллас Рекордз» можно поставить жирный крест, – задумчиво произнес Светлов, рассеянно болтая ложкой в тарелке с украинским борщом. – Произошло что-то действительно из ряда вон выходящее, раз Кудиев сам, наплевав на конфиденциальность, явился на студию, и не просто явился, а до смерти напугал секретаршу и насильно увез главного менеджера на глазах у пораженной публики. Такие вещи даром не проходят. Понятно, конечно, что писать заявление в милицию этот очкастый менеджер вряд ли станет, но дело, видимо, слишком серьезное, и Кастет не отважится рисковать, оставляя его в живых.
– Сгущаешь краски, акула пера, – заметил Юрий, с аппетитом уплетая борщ. – Технология подобных бесед отрабатывалась веками. Зачем же сразу убивать? Вот увидишь, завтра он как миленький будет сидеть у себя в кабинете с разбитой физиономией и рассказывать всем, что оступился на лестнице.
Светлов огорченно цокнул языком и покачал головой.
– Ты закусывай, закусывай, психотерапевт доморощенный, – сказал он. – Что это с тобой сегодня? Всех утешаешь – сначала секретаршу, теперь меня... Не надо меня утешать, Юра. А главное, не надо утешать себя. Судя по тому, что ты мне рассказал, Кудиев и сам отлично понимает, что этот несчастный менеджер здесь не при чем. Понимает, но тем не менее на глазах у десятков свидетелей затолкал беднягу в багажник и увез в неизвестном направлении. Что из этого следует? Из этого, Юра, следует, что он сам напуган до смерти и уже начинает суетиться, совершать ошибку за ошибкой. А за подобные ошибки расплачиваются, как правило, не те, кто их совершает, а совершенно посторонние, ни в чем не повинные люди». Как этот менеджер, например. Кудиев сорвет на нем злость, и что после этого останется от твоего очкарика?
– Ты есть собираешься, умник? – сердито спросил Юрий. – Или так и будешь сидеть тут, и портить мне аппетит?
– Ага, – сказал Светлов, – представил, что от него останется? Да, зрелище и впрямь не слишком аппетитное.
– Жри, сволочь, – глядя в тарелку, прорычал Юрий. – Что, спрашивается, я мог сделать? Где мне их искать?
– Да это понятно... – Светлов вздохнул, скептически оглядел ложку борща со всех сторон и отправил ее в рот. – Надо же, вкусно!
– Моя мама намного вкуснее готовила, – сообщил ему Юрий, сноровисто, по-солдатски, приканчивая свою порцию.
– Ну, так то мама, – сказал Светлов и принялся есть, постепенно входя во вкус.
Юрий откинулся на спинку стула, отодвинул в сторону опустевшую тарелку и не спеша со вкусом закурил, глядя в окно на сгущающиеся над крышами домов на противоположной стороне площади свинцово-серые с синеватым отливом тучи. Над площадью еще вовсю светило солнце, и освещенный его лучами надвигающийся грозовой фронт выглядел особенно темным и зловещим. Прохожие на улице поневоле ускоряли шаг, торопясь поскорее очутиться под крышей; навьюченные сумками с продуктами предусмотрительные домохозяйки, косясь на тучу, на ходу озабоченно проверяли, на месте ли их складные автоматические зонтики. Филатов рассеянно от нечего делать попытался припомнить, где находится его собственный зонт, но так и не припомнил. В последний раз он видел этот агрегат у себя дома года два назад, и тот уже тогда нуждался в мелком ремонте. «А может, я его в мастерскую отнес, а забрать забыл? – подумал Юрий. – Нет, не помню, хоть убей. Валяется, наверное, где-нибудь на антресолях, если его до сих пор тараканы с голодухи не схарчили...»
– Что за хамская манера – курить, когда рядом едят! – возмутился Светлов. – Правильно англичане сделали, что запретили курение в общественных местах!
– Правильно, наверное, – рассеянно согласился Юрий. – Только мне это все равно кажется одним из самых первых шагов к введению налога на дыхание. И потом, чем еще мне заняться? Пока ты доешь, с тоски помереть можно!
– Тщательно пережевывая пищу, ты помогаешь обществу, – назидательно процитировал Светлов. – Чем заняться, говоришь? Думай! Хватит уже бегать по городу, как собака с консервной банкой на хвосте, поработай для разнообразия головой! Думай, Юра, думай!
– Я думаю, – сказал Юрий, наблюдая, как Светлов ест – аккуратно, даже изящно, как мальчик из интеллигентной профессорской семьи, каковым он, собственно, и являлся. – Только в голову все время лезут посторонние мысли. Вот мы с тобой сидим в хорошем ресторане – хоть и средней руки, но хорошем, – едим борщ, треплемся, а этого, как его... в общем, менеджера этого очкастого сейчас Кастетовы быки на запчасти разбирают. Ведь скорее всего так оно и есть! Мы об этом знаем, и что? Ровным счетом ничего!
Светлов поднял на него глаза и медленно опустил ложку.
– Да, – сказал он, – настроение у тебя сегодня действительно странное. Ты еще Ирак вспомни или эту... Гватемалу. Это же любимое занятие рода людского – разбирать друг друга на запчасти! Пытаясь сопереживать, ты никому не поможешь. Абстрактный гуманизм хорош в предвыборных речах и законопроектах, а гуманизму конкретному не мне тебя учить.
– Ты сам-то хоть понял, что сейчас сказал? – поинтересовался Юрий. – Гуманизм какой-то приплел... Тоже, нашел гуманиста!
– Я просто хотел сказать, что сидеть и жалобно вздыхать тебе не идет, – осторожно проговорил Светлов. – Как-то привычнее видеть тебя в действии.
– Ну вот, – расстроился Юрий, – тебя не поймешь: то думай, то действуй...
Им принесли второе, Юрий ткнул окурок в пепельницу и начал резать эскалоп.
