направо, на эту чертову дорогу. Кажется, знака там не было; впрочем, он так устал и был так взволнован, что мог его просто не заметить.
– Было темно, – сказал он. – Возможно, я его просто не заметил.
– Вот видите, – наставительно сказал гаишник, – устали, не заметили... А если бы я вас не остановил? Дорога впереди перекопана, мост разобран... Вот сверзились бы в речку, и что тогда? Пройдемте, гражданин, не надо спорить. Подуете в трубочку, а там вместе решим, как с вами быть. Во всяком случае, по этой дороге вы никуда не приедете. Это тупик.
– Надо же, какая досада! – воскликнул водитель, нервно протирая очки. – Только я все равно не понимаю, зачем идти в вашу машину. Я ничего не нарушил, а если проезда нет, я просто развернусь и поеду обратно. Не понимаю, что мне делать в вашей машине.
По правде говоря, не понимал он многого – в частности, того, откуда взялись гаишники на закрытой, по их же словам, трассе. И вообще, ситуация напоминала ему что-то до боли знакомое, только он никак не мог припомнить, что именно, – наверное, мешала усталость.
– Ну, не понимаете, и не надо, – неожиданно сказал гаишник и протянул водителю его документы. Тон у него был лениво-добродушный, широкое лицо тоже излучало добродушие и какую-то странную расслабленность – похоже было на то, что ему глубоко плевать и на водителя, и на его документы, и даже на то, сверзится он в речку с разобранного моста или не сверзится. – В конце концов, мое дело предупредить, а дальше как хотите. Счастливого пути, Илья Иванович, – добавил он, заглянув напоследок в водительское удостоверение.
– С... спасибо, – с запинкой ответил совершенно растерявшийся от такого странного поведения водитель, забрал документы и шагнул к открытой дверце своей «Волги».
Гаишник стоял поодаль; поигрывая полосатым жезлом, и с ленивым интересом наблюдал за его действиями. Водитель взялся рукой за верхний край дверцы, неуверенно оглянулся на него, но милиционер ответил ему равнодушным, ничего не выражающим взглядом и отвернулся. Тогда водитель затолкал документы во внутренний карман пиджака и начал садиться за руль. Он замер в странной позе, краем глаза уловив справа от себя какой-то непорядок, и медленно, с огромной неохотой повернул голову.
На переднем пассажирском сиденье сидел человек, похожий на одетую в дорогой костюм гору трясущегося жира. Его лысая голова была покрыта лоснящимися жировыми складками, лицо напоминало ком сырого теста, в котором чей-то палец наделал дырочек: две дырочки – глаза, две – ноздри и кривая, невыразительная, утонувшая в припухлостях щек расщелина – рот.
– Привет, падло, – высоким, как у певчего-кастрата, голосом сказал Кекс. – Не ожидал?
Слева подлетел и с громким шорохом остановился, загородив дорогу, невесть откуда взявшийся огромный черный джип «Шевроле». Водитель серой «Волги» медленно снял и спрятал в карман ненужные очки и опустил голову, будучи не в силах выдерживать недобрый, сверлящий взгляд утонувших в складках жира поросячьих глазок.
– Я все отдам, – сказал он, глядя на впаянную в ступицу рулевого колеса пластмассовую пластинку с изображением скачущего оленя.
– Конечно, отдашь, – сказал Кекс и, приоткрыв дверцу, добавил: – Берите его.
Вице-президента правления банка «Ариэль» Михаила Михайловича Медведева грубо выдернули из машины, с хрустом ударили по лицу, зашвырнули, как мешок с картошкой, в багажник джипа и повезли обратно в Москву. Липовый гаишник выкурил сигарету, после чего сел за руль «Волги», запустил двигатель и скрылся в неизвестном направлении.
– Сволочь ты все-таки, майор, – сказал Юрий Филатов, глядя на Одинцова сквозь рюмку с коньяком.
– Капитан, – поправил тот.
– Как это? – удивился Юрий.
– Для начала понижен в звании и переведен в участковые, – доложил Одинцов, поглаживая огромный синяк, почти целиком заливавший левую половину его лица. – А дальше видно будет. Служебное расследование еще не закончилось.
Юрий досадливо крякнул.
– Как же это ты?
– Ерунда, – сказал Одинцов. – Бог не выдаст – свинья не съест. Есть верная маза, что там, – он поднял кверху указательный палец, – на мое поведение склонны смотреть с добрым прищуром, и притом сквозь пальцы. Все-таки, приятель, если бы не мы с тобой, этой сволочи удалось бы уйти.
– Было бы очень неплохо, – сказал ему Юрий, – если бы ты объяснил, что имеешь в виду. Пока что все, что я знаю о твоем участии в этом деле, сводится к попытке упечь меня на пожизненное. Вообще, я не понимаю, какого черта сижу тут и пью с тобой, сатрапом, коньяк, вместо того чтобы придать твоей поганой ментовской роже симметричный вид.
– Если бы ты не понимал, – с самодовольной усмешкой парировал Одинцов, – я давно валялся бы под столом с симметричной, как ты выразился, рожей. Но ты ведь понимаешь, правда? Понимаешь, что у меня другого выхода не было. Ну, что я должен был делать? Прямо сказать тебе: дескать, давай, Юрий Алексеевич, возьми грех на душу, а то у меня руки коротки да и начальство развернуться не дает? Представляю, куда бы ты меня послал! Я ведь чувствовал, что дело тут нечисто, а доказать, сам понимаешь, ничего не мог. Вот я тебя и повязал. Скажешь, плохо придумал?
– Отвратительно, – сказал Юрий.
– А вот и неправда! Я же одним выстрелом убил двух зайцев! Во-первых, разозлил тебя, дал тебе понять, что единственный твой шанс на выживание – найти настоящего убийцу. Альтруизм – это, конечно, хорошо, но настоящие чудеса люди совершают только тогда, когда у них под ногами земля гореть начинает. Ну и, согласись, если бы я тебя не взял, Марина Медведева могла бы и не проявиться. Попыталась бы все закончить сама, и этот ублюдок сделал бы с ней то, что пытался сделать с тобой, а то и просто пристрелил бы и перевел стрелки на мертвого Тучкова – убийство из ревности, чем плохо? А так погляди, как славно все вышло! А главное, ты даже рук ухитрился не замарать! Кекс сам все сделал в наилучшем виде.
– Точно? – спросил Юрий.
– Точнее не бывает, – усмехнулся Одинцов. – Наши ребята его взяли прямо над свежим покойником, с пистолетом в руке, он даже ствол сбросить не успел. Так что поле боя, можно сказать, за нами.
– И у обоих морды расквашены, – добавил Юрий.
– Ну, подумаешь, морды! Шрамы украшают мужчину.
– Так то шрамы, – сказал Юрий. – Слушай, где тебе все-таки так красиво в глаз закатали? Это же был не кулак – кувалда!
– Да так, – туманно ответил Одинцов, – просто немного не повезло.
– А все-таки? – не отставал от него Юрий. – Ну, интересно же! Ты ж пойми, я боксом десять лет занимался, а такой фингалище только пару раз за всю жизнь видел. Ну, расскажи!
– Да ты смеяться будешь, – застеснялся Одинцов.
– Клянусь, не буду, – пообещал Юрий. – Что это было – неравная схватка с бандитами?
Одинцов вздохнул и рассказал, при каких обстоятельствах ему подбили глаз. Конец его рассказа утонул в громовых раскатах – Филатов хохотал, в изнеможении откинувшись на спинку стула и держась, обеими руками за ноющий живот.
– Ну, и кто после этого сволочь? – грустно спросил Одинцов. – Да тише ты, конь бельгийский! Ты уже официанток напугал, они сейчас милицию вызовут...
... Уже темнело, когда Юрий, расплатившись с таксистом, вышел из машины перед своим подъездом. В кустах варварски обломанной сирени стучали костяшками и азартно вскрикивали доминошники; на детской площадке в сгущающихся сумерках сновали стремительные тени, оглашавшие двор пронзительными индейскими воплями; через дорогу деловито шмыгали вышедшие на вечернюю охоту коты. Таксист зажег зеленый огонек под ветровым стеклом и укатил, оставив Юрия стоять на краю тротуара с незажженной сигаретой в руке.
Где-то недалеко – кажется, в соседнем подъезде – хор пьяных голосов нестройно затянул: «По тундре, вдоль железной дороги...». Юрий подозревал, что знает, откуда доносится песня. Задрав голову, он отыскал на третьем этаже окна квартиры Веригиных. Все окна стояли нараспашку, и во всех горел свет. Песня,
