Теперь в дело пошло все искусство эспера. Если они засекут меня, то возьмут в оборот, забыв, что я не мекстром. Поэтому я решил, что пришло время Стиву удалиться.
Я окинул округу своим восприятием. Банда, к которой присоединилась Мариан, двигалась почти к тому месту, где я находился. Они шли с обеих сторон парами, пригнувшись, а один все время держался прямо против меня. Я подивился Мариан, будучи не в силах представить женщину, участвующую в этой заварухе. Мариан была телепатом не того ранга, с которым мне хотелось бы потягаться.
Я осторожно выполз из своего убежища, поднялся на ноги и, пригнувшись, побежал. Двое из них заметили меня и взвыли, но они были слишком заняты своими врагами, чтобы последовать за мной. Один из них открылся, я выстрелил и свалил его на спину кусочком свинца из «Бонанзы-375». Мне не казалось ужасным и мерзким стрелять, поскольку это не было смертельно. Скорее, это напоминало игру в ковбоев и индейцев, чем бой не на жизнь, а на смерть.
Теперь я развязался с ними окончательно, выскочил из рощи и помчался, словно лань.
Я до сих пор не понимал, где кто. Банда за моей спиной спохватилась и пустилась в погоню. Я услышал крики, мне было приказано остановиться. Как всякий разумный человек, я проигнорировал приказ. Сзади что-то с ревом громыхнуло, и мимо меня пронесся огромный снаряд из «Экспресса», чиркнув впереди о камень.
Это только ускорило мой полет на лишних полтора фута в секунду. Уж если они позабыли о вежливости, я и не подумаю остановиться.
Не целясь, я выстрелил через плечо, но безрезультатно. Разве что поднял свой боевой дух. Я надеялся, что это поумерит их пыл, но насколько, знать не мог. Далее, перелетев через канаву, я подбежал к группе машин. Наскоро их прощупав, я подошел и выбрал одну — самую быструю модель, в замке которой торчал ключ.
Я вскочил внутрь с наибольшей скоростью, на которую только способен смертельно перепуганный человек. И пока они вопили и дрались в чаще леса, я спокойно смылся.
Машина, в которую я прыгнул, была «Спешл Клинтоном» с утесоподобными рессорами и низкой рамой, возвышавшимися над землей подобно каменной глыбе. Я намеревался оставить как можно больше миль между мной и местом недавней стычки и сделать это как можно быстрее. «Клинтон-175», казалось, лучше всего подходил для подобной цели, пока я не вспомнил, что цифра 300 на шкале спидометра означает не мили, а километры. Тогда я выжал педаль до предела и заставил стрелку плясать у центра шкалы.
Я был так занят своим бегством, что не заметил геликоптера, который свалился на мою голову, завывая, как все грешники ада. Тогда, притормозив автомобиль, я мгновенно настроил свое восприятие на быстрое прощупывание.
Геликоптер был разукрашен изображением Голубого Полицейского и отличался громадным золотым листом сбоку. Внутри кабины находились два суровых джентльмена в форме с медными пуговицами и непреклонным взглядом старины Байли. Сбоку у них позвякивала пара наручников.
Они пролетели в пятнадцати футах над моей головой, промчались на тысячу ярдов вперед и сбросили заградительную бомбу. Она ярко вспыхнула, выбросив клубы густого красного дыма.
Я покрепче нажал на тормоза, поставив «Клинтон» почти на дыбы, поскольку, коснись я передним бампером облака дыма, это послужило бы им сигналом схватить меня. Я остановил машину в футе от бомбы, и геликоптер, зависнув, снизился. Его турбины разогнали дымовую завесу, и аппарат приземлился перед моим новым резвым «Спешл Клинтоном».
Полицейский был краток и зол. «Паспорт, водительские права, регистрационный талон», — буркнул он.
Что ж, чему быть, того не миновать. Водительские права у меня были в полном порядке, но они не давали мне права водить машину, которую я выбрал, как мне заблагорассудится. Регистрационный талон машины находился в ящичке для перчаток, где ему и полагалось быть, но то, что в нем говорилось, не совпадало с написанным в правах. И что бы я ни плел, предстоит расплачиваться сполна.
— Я пойду сам, офицер, — сказал я.
— Не падай духом, пилот, — ответил он цинично и начал писать в правах, заполняя пустые графы. Беспечная езда, превышение скорости. Вождение машины без соответствующей доверенности в регистрационном талоне владельца (отметка об угоне машины) и так далее, и так далее, пока не набралось на пожизненное заключение.
Я благоразумно подчинился. С полицией можно держаться надменно только в том случае, если вы уже убедили их, что они ошиблись, или стоя перед зеркалом в своей квартире, представляя перед собой полицейского и высказывая о нем все, что ты думаешь.
Меня доставили в суд в сопровождении пары полицейских, сидевших по обе стороны от меня. Надпись на табличке судьи гласила: «Магистр Холлистер».
Магистр Холлистер оказался пожилым джентльменом со вставной стальной челюстью и холодным, как ком снега, взглядом. Он управлял правосудием, словно орудуя острой лопатой, и, казалось, считал каждого либо виновным в преступлении, либо постоянно гадал, на какие еще злодеяния пойдет тот, уйдя от правосудия. Я видел это и ерзал, пока он откручивал головы парочке ребят только за то, что они просрочили плату за стоянку. Я сидел, дрожа от макушки до пяток, пока он засаживал одного негодяя в тюрьму за поворот налево, вопреки постановлению городских властей. Следующей попыткой он изъял десять долларов за явный проезд на красный свет, несмотря на то что виновный оказался эспером, да еще приличного ранга, несомненно прощупавшим и убедившимся, что вокруг на полмили нет перекрестного движения.
Затем Его Честь ударил в гонг и принялся за меня.
Он пригвоздил меня ледяным взглядом к стулу и саркастически спросил:
— Ну-с, мистер Корнелл, какой уловкой вы воспользуетесь, чтобы объяснить ваши преступления?
Я растерянно заморгал.
Он холодно посмотрел на судебного пристава, который вырос словно из-под земли, и зачитал выдвигаемые против меня обвинения загробным глухим голосом.
— Скажите, — бросил он, — признаете ли вы себя виновным?
— Признаю, — скромно сказал я.
Он просиял от праведного ужаса. Ни разу на его памяти ни один человек в этом кабинете не признал так просто своей вины, как я. Никто не соглашался с его обвинениями так легко. И вдруг на меня нашло. Я почувствовал зуд. Мне стало невтерпеж, и я вдруг понял, что, если сейчас попробую почесаться, Его Честь воспримет это как личное оскорбление. Я подавил безумное желание поскрестись обо что-нибудь. А пока Его Честь добавлял к прочим моим преступлениям попытку покушения на человеческую жизнь на хайвэе, зуд локализовался в указательном пальце моей левой руки. Тогда я потер его о шов моих штанов.
Тем временем Его Честь продолжал, излагая лекцию номер семь «О преступлении, виновности и Страшной Каре». Далее он рассмотрел меня в качестве примера, указывая на то, что раз я эспер, то уже ненормальное (он использовал именно это слово, показав, что старая ворона слепа как сова и ненавидит всех зрячих) человеческое создание, которое не следовало бы подпускать к нормальным людям ближе чем на полмили. И не важно, что моя жизнь в опасности или что я, безусловно, в машине был неконтролируемым, но мои действия могли породить панику среди нормальных, — он опять же не преминул использовать это слово, — людей, которые с рождения не блещут телепатией или ясновидением. Последнее еще раз подтвердило мою догадку — ведь как ни крути, врожденные способности значат куда меньше пси- тренировки.
Он закончил свою лекцию следующей тирадой:
— … и закон требует наложения штрафа, не превышающего тысячи долларов, девяностодневного заключения в тюрьме или того и другого вместе… — Он специально посмаковал последние слова.
Я безучастно ждал. Зуд в пальце усилился. Я быстро его прощупал, но ничто не напоминало Софоров синдром. Слава Богу, это просто добрые старые нервные ассоциации. Как раз этот палец сосала маленькая трехмесячная супердевочка. К счастью, у нее еще не было зубов. Да и я оставался тем же старым Стивом.
— Ну что, мистер Корнелл?
— Да, ваша честь? — откликнулся я.
— Что будем делать? Я склонен к снисхождению и позволю вам самому выбрать себе наказание.
