модными сейчас эфирными маслами, и через верхнее отверстие в ладанке я мог отчетливо видеть изменения его блеска и светимости. Оба хипаря давали отчетливо розово-оранжевую реакцию.
– А что же, – кивнул я Манихею, – пожалуй, что и нужно. Эта ваша Ени не станет ведь меня регистрировать в полиции и вносить мои данные в сеть?
Хипари переглянулись и заразительно заржали.
– Замечательно, – кивнул я. – То, что надо.
– Серьезные дела? – спросил Манихей.
Я улыбнулся, глядя на него. Племя молодых нонконформистов, дружно и с удовольствием выпадавших из общепринятого образа жизни, было в нынешнем мире – ну, насколько я успел понять, конечно – так многолико и многочисленно, что иногда, глядя на этих волосатых, бритых, ярких, раскрашенных, стриженых и нестриженых, причудливо одетых, полуодетых или вообще почти не одетых, я затруднялся сказать, выпадают ли они куда-то или откуда-то, или это общепринятый порядок вещей теперь такой свободный, что они составляют не альтернативу ему, а как бы другую сторону – по-своему такую же общепринятую, как и ежедневное хождение на работу, ежегодный отпуск в Космопорте, жизнь в кредит и корпоративная страховка. Конечно, среди этих ребят были всякие – наверняка были и психопаты, и просто мерзавцы – но никак не больше, чем среди тех, кто сейчас, вместо того, чтобы трястись по бетону в битком набитом автобусе от 'туристического' грошового челнока к 'бюджетному' терминалу, сошел с комфортабельного 'экономического' или 'делового' челнока и шагал по ковровому покрытию удобных переходов внутри основных терминалов в окружении блеска дорогих витрин и улыбок настоящих живых стюардов и работников космодромного сервиса. Во всяком случае, эти двое волосатых, с их смешными и нелепыми разноцветными одеждами и буйными шевелюрами, вызывали у меня безотчетную симпатию: я чувствовал, что они искренни и беззаботны, а их несоответствие общепринятым стандартам поведения и внешнего вида в этом мире, таком многообразном и терпимом, не несет никакого особенного вызова – оно просто естественно для них, настолько же естественно, как для Реостата – пилотская форма, а для Фродо – одеяния 'ярких' полувековой давности. Впрочем, эти мои чисто субъективные ощущения недорого стоили по сравнению с реакцией хрустального шара, а она была такая же, как когда мы с Фродо сидели в 'Стойком Коннекте' и у троих из тех, с кем встречались, обнаружили реакцию типа 'на нашей стороне'.
– Дела очень серьезные, – тихо ответил я, глядя Манихею прямо в глаза. Я специально ничего не внушал ему: мне было важно, как он прореагирует сам, без подсказки. – Я прибыл на Телем, чтобы остановить величайшее зло мира. Ты знаешь, кто такой Хозяин?
Вовек не забуду, как отреагировал Манихей. Его прозрачные желтовато-карие глаза изумленно глянули на меня поверх мгновенно съехавших на кончик носа красных очков, потом хипарь перевел глаза на своего приятеля, чья белобрысая башка маячила у моего левого плеча, и шепотом сказал буквально следующее:
– Вау, Юло! Братишка, ё-моё, мы с тобой встретили настоящего Рыцаря Света!
И, переведя взгляд опять на меня:
– Скажи, Рыцарь, а есть у тебя знак?
Я на всякий случай продемонстрировал Манихею, как поблескивает и переливается светящийся хрустальный шар в моей ладанке. Юло тоже полюбовался теплым свечением, нависнув над моим плечом.
– Манихей, он настоящий, – сдавленным от волнения голосом сказал Юло.
– Я вижу, братишка, – таким же сдавленным голосом сказал Манихей. – Рыцарь, мы – твои. Мы тоже против Сатаны. Скажи, чего надо сделать и чем помочь.
– Ну вот, например, поселите меня к этой Ени, – отозвался я. – Кстати, а почему вы меня так зовете?
Манихей удивился.
– Ты что? Вся 'система' знает. Сатана, ну – Хозяин, то есть – он чего-то затеял. Все чертомолы по всей Галактике зашевелились. В 'системе'-то чертомолов не любят, и еще как не любят. И вот рассказывают, что против Хозяина встали Рыцари Света, Воители Против Сатаны, и что последняя схватка близко. Разве не так?
Я покачал головой. Уж этот мне хиповский беспроволочный телеграф…
– Почти так, – осторожно ответил я. – Только те, с кем я, сами себя так не называют.
– Ну, об чем речь, – уважительно произнес Манихей. – Уважаю. Но… нам-то можно тебя так называть?
Я представил себе, как меня на улице окликают встречные хиппи – 'Воитель Против Сатаны, а Воитель Против Сатаны?' – и вздрогнул.
– Не-а, не надо лучше, – как можно убедительнее попросил я. – Конспирация же! Зовите меня Майк.
Хипари переглянулись.
– Не вопрос, Майк, – быстро сказал Юло. – Как скажешь. Это честь!
– Точно, Майк, – поддержал Манихей. – Майк – так Майк. Вот и терминал. Тебя, Майк, провести через контроль или ты сам пройдешь?
– Пройду. Мне сказали, здесь правила въезда очень мягкие.
– Так и есть. Юло вот вообще без паспорта едет, у него только социальная карта с Земли, и все. Но тут и так пропускают.
– Ну, так я пройду сам, чтобы вас не вмешивать… если что. А за контролем встретимся.
Тут автобус встал, открылись двери, и радостно лопочущие кальерские туристы буквально вынесли нас наружу, к распахнутым дверям терминала.
– На выходе в город есть остановка сто восьмого автобуса! – крикнул мне Манихей. – Мы тебя на нем отвезем, куда надо! У остановки пересечемся, ладно?
– Понял! – крикнул я в ответ, и водоворот кальерских туристов унес моих хипарей внутрь терминала.
Мне понравился Лисс. Это был – на тот момент – самый большой город из всех, что я видел, но при всей огромности города представление о нем как-то легко и непротиворечиво укладывалось в голове. Быть может, потому, что Лисс был красив. В нем было много ажурных транспортных магистралей, поднятых высоко над улицами, и с них открывались захватывающие дух виды: мы въехали в Лисс с северо-запада, и справа от нас двумя туманными горами громоздились в дымке гигантские скопления небоскребов двух деловых районов, Вабампы и острова Кула; слева, сверкая в лучах Толимана, высился шпиль четырехсотметровой башни Лисского университета, а впереди, на одном из трех холмов, образующих центр Лисса, загадочно и грозно маячило странное сооружение – угольно-черный, поблескивающий на гранях монолитный обелиск высотой метров двести, про который всезнающий Манихей сказал, что это Клык Телема, которому больше тысячи лет. Сначала Клык казался черной иглой в мутноватом от городской дымки темно-синем небе, потом я потерял его из виду – бесплатный «социальный» автобус на время съехал с хайвэя, высаживая часть пассажиров у транспортного узла северного пригорода, и затем долго ехал в тоннеле «нижнего яруса», а я развлекался, слушая перепалку Юло и Манихея, не сошедшихся в оценках некоторых событий телемской истории, каковую оба, впрочем, знали очень поверхностно. Потом автобус снова выскочил на ажурные эстакады хайвэя, и Клык уже высился прямо перед нами, огромный, сверкающий, как антрацит, и Манихей рассказал, что на нем крепились конструкции «Антея», легендарного транспорта, на котором на Телемскую Тоскалузу перед самой Телемской войной прибыло пятьдесят тысяч последних поселенцев эпохи независимости. Транспорт успели разобрать и пустить в переплавку, а Клык так и остался стоять, потому что Империя развязала войну, Телем был захвачен, а после войны первый Наместник объявил Клык памятником имперской истории.
Потом мы сошли на Центральном автовокзале, потом ели в грязноватом, шумном, набитом неформалами всех мастей кафе под странным названием 'С доехалом тебя', потом несколько часов перемещались по многоэтажному, шумному, сумасшедшему, богемному Центру, иногда забредая в тихие переулки и уютные зеленые скверы благопристойного Старого Лисса и даже на уютные цветущие бульвары Лаккерстоун-Хиллс у самой реки, иногда оказываясь на широких, окруженных сверкающими вывесками торговых центров и кинотеатров площадях Нового Лисса, по которым, под которыми и над которыми в
