порядка, чем те, к которым привык он. Например, жирные брызги на кафеле, нагар на кастрюлях и захватанные краны не считались Алисой за грязь, она просто их не видела, а Ване все это было как нож в сердце. Но он принимал жену как есть, вместе с ее хозяйственными недостатками, и не считал, что она должна вести дом именно так, как необходимо ему. Ваня сам мыл плиту и драил кастрюли железной мочалкой. Алиса сердилась, думала, он делает это не из любви к чистоте, а ей в упрек, гнала его из кухни, но, надо отдать ей должное, быстро научилась сама наводить идеальный порядок.
Он заглянул в холодильник. Суп, заготовка для утренних сырников, а на нижней полке размораживается мясо.
Завтра утром он проснется, не глядя, сунет руку в шкаф и вытащит чистую и отглаженную рубашку, не говоря о белье.
Все обязанности жены Алиса выполняет безупречно, так, может быть, пусть ее? Пусть играет в великую любовь, известно же: чем круче романтика на стороне, тем больше уюта в доме. Она так молода, ей так нужны высокие чувства, а Ваня, со своей выжженной горем душой, не может ей ничего дать. Пусть тешится с Васильевым, кто знает, вдруг генерал действительно ее любит?
Он выкинул окурок и побрел в спальню. На кровати сиротливо валялась норка, в ссоре Ваня совершенно забыл о своем подарке. Грустно хмыкнув, он аккуратно сложил мех и спрятал в шкаф, на верхнюю полку, где в специальных пакетах, пересыпанные лавандой, хранились летние вещи и ткань на его новую форму. Дарить накидку сейчас было нельзя, ведь каждый раз, надевая ее, Алиса будет вспоминать эту ссору. Он разобрал постель и собрался чистить зубы, но вдруг подумал, как грустно и тяжело Алисе сейчас одной. Любовник предал в очередной раз, муж оскорбил, а под сердцем зреет дитя, не нужное никому, кроме нее. «Свинья ты, Ваня! — сердито сказал он своему отражению. — Орешь на беременную женщину, а еще врач! После таких встрясок неврастеники родятся!»
Алиса сидела за компьютером, обхватив голову руками.
Он подошел, тронул за плечо:
— Алиса, прости меня!
— Ничего, — глухо сказала она, — я это заслужила.
— Алиса, я хочу извиниться только за то, что назвал нашего ребенка ублюдком. Клянусь, больше это не повторится! Ты можешь быть совершенно уверена в том, что я буду относиться к нему как к родному.
— Ваня, все, что ты говорил, — правда. Я прошу тебя только об одном. Не уходи от меня сейчас, а то получится нечестно. Ты выполнил все условия договора, а я тебя кинула. Будем жить как соседи, ведь у нас две комнаты.
Он опустился на корточки и отвел ее руки. Алиса плакала, он поцеловал ее в мокрые глаза.
— Не выдумывай. Я твой муж и останусь с тобой, что бы ни случилось.
Она всхлипнула.
— Не бойся, я тебя не покину. Мы связаны на всю жизнь, только вот, понимаешь, какое дело… Я пытаюсь тянуть нас наверх, к свету, а ты почему-то стремишься вниз. Кто из нас победит, я пока не знаю.
— Я больше не пойду к нему. Ни за что не пойду.
— Я знаю.
— Прости меня! Прости, пожалуйста!
— Уже простил. Теперь главное, чтоб ты сама себя простила.
Тяжелые авоськи оттягивали руки, но поверх картошки и подсолнечного масла лежала яркая книжечка нового детектива, и Жанна предвкушала вечер увлекательного чтения. Сейчас она быстро закончит с домашними делами, покормит Верочку обедом и завалится на диван, под уютный клетчатый плед, который недавно купила с премии. В углу мирно бормочет телевизор, Верочка сидит над уроками, что еще нужно для счастья?
Возле подъезда Жанна заметила маленькую унылую фигуру. Герман, одноклассник дочери, ковырял в земле какой-то палкой.
— Привет! — Она перехватила сумки в одну руку и нашарила в кармане ключи.
— Здрасьте, тетя Жанна! А Вера когда придет?
— Не знаю, Герман. Сегодня в студии важная репетиция. Да ты заходи.
Герман горестно вздохнул и подтянул лямки рюкзака, который был едва ли не больше его самого.
— Давай, давай! — Она потрепала его по коротко стриженной макушке. — Будем пить чай и ждать Верочку. У меня, между прочим, пироги с яблоками есть.
— Спасибо, тетя Жанна!
Они поднялись в квартиру. Год назад Жанне удалось выбраться из коммунального рая. После того как ее покинул Альберт, она отчаялась устроить свою женскую судьбу. Слишком тяжело, слишком болезненно, когда мужчины отвергают тебя, словно ты бракованный товар. Надежда на счастье, которой живут многие одинокие женщины, оказалась для Жанны не поддержкой, а непосильным грузом, ведь мечтать о том, что никогда не сбудется, — только растравлять себя.
«Мне не повезло, попытки создать семью не удались, — говорила она себе. — Я боролась за счастье, но проиграла, остается только признать свое поражение и жить с тем, что есть, не ввязываясь в битвы, на которые больше нет ни сил, ни средств. Наголову разбитая армия не может штурмовать неприступные крепости! Приходится капитулировать и тихо возделывать тот клочок земли, который оставили тебе победители».
Она очень тосковала по Альберту и, чтобы отвлечься, поступила заочно учиться на инженера по медоборудованию. Эта тяга к знаниям, вызванная отчаянием, неожиданно принесла материальные плоды. Больница приобрела компьютерный томограф, и Жанну назначили его обслуживать.
Они работали вдвоем — врач давала заключения по снимкам, а Жанна следила за аппаратом, проводила техническое обслуживание и делала исследование. Компьютерная томография стоила дорого, очередь «по полису» тянулась на два-три месяца, и Жанна с докторшей, обе одинокие матери, отчаянно мухлевали. «Бизнес-план» у них был такой — половина исследований через кассу, остальное — на руки. Впрочем, они никогда не зарывались, сотрудникам и их знакомым делали все сразу и бесплатно и никогда не отказывали, если врачи просили об экстренном исследовании. Поэтому никто не стремился открыть администрации глаза на их аферы.
«Работать на компьютерном томографе — это все равно что иметь собственную нефтяную скважину», — довольно думала Жанна, каждый день унося домой тысячу наличными, а то и больше. Впрочем, привычка к скромной, почти аскетической жизни у нее осталась, она не начала безудержно тратить деньги на дорогую одежду и хорошую еду, как делают многие внезапно разбогатевшие люди. Жила как раньше, истово откладывая на квартиру и образование дочери.
В прошлом году она наконец-то выработала стаж, позволяющий получить служебное жилье в личное пользование, и обменяла свою комнату на крохотную двушку. Доплаты хватило только на малюсенькую распашонку с такими узкими коридорчиком, санузлом и кухней, что свободно передвигаться в них мог бы только древний египтянин, как его изображают на картинках, но Жанна была счастлива.
Теперь все силы были брошены на воспитание Верочки. «Моя жизнь не задалась, пусть хоть у нее удастся», — думала Жанна, словно заново переживая свою юность вместе с дочерью. Она чувствовала себя перегноем, почвой, на которой растет прекрасный цветок, и радовалась, что ее жизненных соков хватает для развития этого цветка.
Дочь росла удивительной красавицей, не похожей ни на миловидную Жанну, ни на своего симпатичного, но весьма заурядного внешне отца. Это было настоящее чудо с огромными глазами, сияющими радостью и добротой.
С детства Жанна не знала с ней хлопот, все, что приходится с хрустом и сопротивлением вбивать детям в голову, Вера будто знала от рождения. В их маленькой семье никогда не случалось скандалов, связанных с принуждением к учебе или помощи по дому. Даже в самые тяжелые времена дочка с пониманием, странным и удивительным для такого маленького ребенка, относилась к финансовым трудностям матери и не требовала себе ничего сверх того, что Жанна могла дать. С младенчества Верочка
