разговаривали.
Хезус сказал:
— Говорите по-русски. Не обращайте на меня внимания. Я посижу здесь, если не помешаю.
— Хорошо, — сказал Савельев. — Не помешаете.
И они стали говорить по-русски.
— Где Енютин? — спросил Педро.
— Родригес-то? Погиб под Теруэлем. Это случилось в последние дни перед сдачей города. Фашисты осатанели. И мела метель. Совсем как в России бывает. Страшная метелюга! Сугробы чуть не в человеческий рост. Родригес поднял роту в контратаку. Бойцы ворвались в траншеи фашистов, схватились в рукопашной. Тут его и убили. Прикладом, сзади. Метелюга — едва человека в двух шагах увидишь. А Лагутин под Мадридом погиб.
— Летчик? Рыжий такой. И веснушчатый.
— Вот-вот. Сбил его немец, ас. Фамилии не помню. Но очень знаменитый. Впрочем, как сбил? Они оба сбили друг друга. Шестерка «хейнкелей» удирала от наших. Вот тогда и появился ас. Лагутин долго с ним дрался. Тот тоже упрямый попался. Лагутин уже горел, когда всадил в него очередь. Васильев здесь, — неожиданно закончил Савельев.
— Васька!
— Хуан Марсо, — поправил Савельев с улыбкой.
— Мы с ним одного выпуска.
— Он сказал, — Савельев пододвинулся ближе, — Тухачевского расстреляли. Враг народа.
— Как? Но…
— А остальные, кто с нами ехал, живы, — заговорил о другом Савельев, — дерутся. Не всегда только ладят со своими командирами испанцами. Ты-то как?
— Лажу!
— Сам вижу, что ладишь.
— Это не трудно, если не командуешь заодно с батальоном и командиром.
— Скромность — ценная вещь.
— Проще — уважение.
— Тем более, — сказал Савельев. — Не менее ценная штука.
К террасе подъехала открытая легковая машина. В ней сидел маленький сухой комиссар.
— Вы освободились, камарада Алагон?
— Да, — ответил Савельев. Он поднялся, пожал руку Педро и Хезусу, который поднялся и был великолепен в своей любезности.
— До скорого! — крикнул Савельев уже из машины.
Машина резко тронулась с места.
Анархисты на той стороне площади продолжали громко спорить. Педро слышал отдельные выкрики, угрозы.
«Вот беспокойной матери дети…» — подумал Педро и спросил у Хезуса:
— О чем это они спорят?
Хезус не успел ответить — послышался дикий вопль.
Педро хотел кинуться к толпе анархистов, но Хезус схватил его за руку.
— Не надо, Педро. Сядь.
Советник замер у столика и увидел, как над толпой анархистов медленно вырастает поднятый на штыках человек. Он уже обмяк, как тряпичная кукла.
— Что там такое? Хезус!
— Самосуд.
— Над кем?
— Над командиром батальона.
— Над своим?
— Конечно.
Педро сел.
— Не ожидал…
— А я ждал. Должны же они были понять, кто больше всех виноват в том, что произошло! Только поступают они всегда так, как им взбредет в голову.
— Так ведь они все уехали!
— Да, — кивнул Хезус. — А подбил их на это он. Он убедил бойцов, что ничего не случится. Они всегда болтают, что им взбредет в голову. Я не в состоянии их понять. Да и сами они… Всегда понимают они сами себя?
Толпа анархистов понесла поднятую на штыках тряпичную куклу и скинула ее на трупы фашистов, валявшиеся в тени у стены дома на противоположной стороне площади.
Потом из толпы вышел человек в белой рубашке с открытым воротником и направился к террасе, где сидели Педро и Хезус. Он был смугл, статен и красив. На поясе болтались пистолеты, гранаты и ножи — целый арсенал.
Он подошел к столику.
— Альфонсо Торрега. Командир батальона анархистов.
Хезус и Педро поднялись и пожали ему руку. Потом сели. Педро смотрел на медальный профиль Альфонсо. Он был чертовски красив. И характер у него, видимо, был хороший — простой и полный достоинства, хорошего достоинства, без зазнайства.
— Меня просили узнать, когда мы пойдем в наступление. Мы хотим наступать. Мы должны наступать — и смыть со знамени анархизма пятно ухода с позиций.
На площадь ворвался треск мотора, усиленный рупором узкой улички. Мотоцикл остановился у террасы.
— Товарищ командир батальона, пакет, — сказал связной.
Хезус спустился с террасы и взял пакет. Разорвал его, вынул бумагу, стал читать. Педро видел, как потемнело его лицо.
— Контехеро! — позвал Хезус.
Педро подошел к нему, взял у него бумагу: это был приказ об отступлении.
Хезус сказал Альфонсо:
— Извините. У нас срочные дела.
— Желаю удачи. Договоримся позже.
Хезус словно не слышал его слов.
Педро и командир танкового батальона направились к штабной машине.
— Послушай, Хезус, — сказал Педро. — Надо срочно связаться со штабом бригады.
— Приказы не обсуждаются. Сам, контехеро, знаешь. И учил этому.
— Я позвоню сам.
— Хорошо. Поезжай. Я останусь. У меня большое дело. Я не хочу, чтобы дети считали нас лжецами!
Он соскочил с крыла и пошел к другой машине, шедшей сзади, высокий, ссутулившийся, с руками, вылезающими из рукавов комбинезона.
— Поехали! — сказал Педро, но еще долго, обернувшись, смотрел на комбата.
На командном пункте Антонио молча подал советнику приказ за подписями и печатями — приказ об отходе.
— Ты пробовал связаться со штабом бригады?
— Связи нет. А вот приказ мотоциклист привез.
Педро выругался.
Они стояли у штабной машины.
— Похоже, что мы попадаем в окружение, — сказал Антонио.
— Ничего не понимаю!
Хезус отдал приказ об отходе. Он вернулся мрачнее тучи.