соболезнование от имени всех нас. Если этого мало, можем чем-нибудь вознаградить его. А облаву все-таки надо было сделать. Вы видите, т. X, облава дала результаты, дала бы и больше, если бы вы не помешали. Вы говорите, что на Данилова со всех сторон жалобы? Это хорошо, это значит, что они что-то делают, не сидят без дела. Ведь их работа всем неприятна, поэтому на них и должны жаловаться. Вот было бы плохо, если бы на них не жаловались. Это значило бы, что они своего дела не делают.
Скажу откровенно, что в эту минуту я не хотел бы быть на месте т. X.
Обращаясь к т. У, т. Ленин сказал, показывая на меня:
— Вы хотите взять их работу? Это очень хорошо. Только сначала покажите, что вы умеете это делать. О них мы знаем, что они умеют, а вас не знаем. Вот вы сначала попробуйте, поучитесь, а потом приходите к нам сюда.
После этого т. Ленин заявил:
— Товарищи, вопрос ясный — голоснемте! 'Голоснули' и единогласно провалили т. X и т. У.
Так, вопреки всем 'демократическим' законам и обычаям, я в качестве обвиняемого и не получил слова для защиты.
Потом, когда я немного 'остыл', мне сразу стало все понятно, между прочим, и то, почему т. Ленин смотрел на меня и в то же время как бы не замечал моего присутствия. Заметив мое 'петушиное' настроение, он просто не дал мне возможности наговорить таких вещей, за которые мне потом самому было бы неловко. Нечего говорить о том, что сам я никогда бы не мог так защитить себя, как это сделал т. Ленин.
В Совете Обороны я несколько раз подвергался самым жестоким атакам, и каждый раз меня защищал т. Ленин. Вообще военная работа пользовалась его исключительным вниманием и поддержкой.[109]
Я. И. Гиндин
ВОСПОМИНАНИЯ О В. И. ЛЕНИНЕ
29 августа 1918 г. я совместно с группой товарищей посетил Владимира Ильича и участвовал в разговоре с ним в его рабочем кабинете в помещении Совнаркома в Кремле, и это первое мое посещение Владимира Ильича оставило неизгладимое впечатление. Случилось это следующим образом.
За несколько дней до этого коллегия Наркомтруда, где я тогда работал под председательством заместителя народного комиссара труда В. П. Ногина, разработала проект декрета о воспрещении совместной службы родственников в государственных учреждениях. После утверждения декрета в Совнаркоме и опубликования его в 'Известиях' коллегией Наркомтруда во исполнение этого декрета было уволено несколько сотрудников Наркомтруда, в том числе двое родственников бывшего тогда народным комиссаром труда т. Шляпникова. Последний в это время отсутствовал и, приехав из командировки на другой день после их увольнения, распорядился немедленно принять обратно своих родственников.
Это распоряжение т. Шляпникова, резко противоречившее только что опубликованному декрету Совнаркома и постановлению коллегии Наркомтруда, тем более что оно касалось, между прочим, двух малоценных технических работников, вызвало резкое возмущение среди всех ответственных работников комиссариата. Да оно и естественно. Налицо было грубое нарушение закона, демонстративная отмена постановления коллегии, ни с кем не согласованная, и 'неэтичный' шаг вообще, поскольку дело касалось родственников народного комиссара. 29 августа утром во время занятий, как только стало известно об этом факте, я вместе с двумя заведующими отделами зашел к т. Шляпникову переговорить по этому вопросу, но он отклонил разговор, предложив перенести вопрос на заседание коллегии, назначенное им на 3 часа этого же дня. В 3 часа дня собралась коллегия и заведующие отделами — коммунисты. Из предложенного т. Шляпниковым порядка дня видно было, что интересовавший всех присутствовавших вопрос не фигурирует. На наш запрос т. Шляпников заявил, что прием уволенных двух лиц он совершил с ведома Президиума ВЦИК, как нарком несет за это ответственность сам и поэтому предлагает перейти к обсуждению других вопросов. Естественно, что члены коллегии и присутствовавшие на заседании заведующие отделами с этим не могли согласиться, и так как т. Шляпников категорически отказался ставить на обсуждение вопрос о принятии им снова уволенных нами ранее лиц, то заседание тут же было прервано: атмосфера для работы стала совершенно ненормальной и слишком напряженной. Тов. Шляпников ушел, а мы остались и стали решать дальнейшие шаги.
Решили составить письменное обращение в Совнарком на имя Владимира Ильича с подробным изложением вопроса. Стали тут же писать записку. Но не успели мы ее составить, как т. Ногин позвонил Владимиру Ильичу (это было часов в 6 вечера), сообщил о нашем крупном конфликте с т. Шляпниковым и просил назначить время для разговора с ним по этому делу. Владимир Ильич со свойственным ему вниманием к подобным вопросам просил сейчас же прийти. Мы наскоро закончили записку, подписали ее, вручили т. Ногину и пошли все провожать его в Кремль. Нас было 6 человек: тт. Ногин, Стопани, Аникст, автор этих строк, Бумажный и, кажется, Хлоплянкин… Подойдя к кабинету Владимира Ильича, мы, пятеро, остались в передней соседней комнате, а т. Ногин вошел в кабинет. Но Владимир Ильич, узнав, что мы тоже пришли, сейчас же пригласил нас всех к себе в комнату, и, таким образом, мы все приняли участие в разговоре, который очень отчетливо сохранился в моей памяти.
Владимир Ильич сидел в небольшой комнате со сводчатым потолком за письменным столом, весь погруженный в лежавшую на столе большую книгу — атлас. Когда мы вошли, он нас очень приветливо встретил, с каждым в отдельности поздоровался, усадил около стола и, прищурив один глаз в сторону окна, выходившего во двор Кремля, стал слушать. Первым говорил т. Ногин. Владимир Ильич не только слушал: он наскоро начал пробегать глазами принесенную нами бумагу. И тут я впервые заметил ту поразительную быстроту, с какой Владимир Ильич схватывал почти мгновенно, на лету содержание бумаги, ее суть и выводы. Это впоследствии всегда было для меня предметом величайшего изумления и восхищения во время моего последующего участия в заседаниях Совнаркома и СТО на протяжении 1920, 1921 и 1922 годов. В миг Владимир Ильич схватил суть дела, засыпал нас рядом вопросов и сразу твердо заявил, что никто не имеет права изменять декрет Совнаркома, кроме самого Совнаркома и Президиума Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. Нажав кнопку, он велел появившемуся из другой комнаты телефонисту соединить его по телефону с т. Свердловым. Разговор по телефону Владимир Ильич вел в соседней комнате, и содержание его нам не было слышно; к нам только доходили его отдельные восклицания о недопустимости нарушения декретов Совнаркома со стороны кого бы то ни было.
Вернувшись к нам, Владимир Ильич успокаивающим тоном заявил, что т. Свердлову ничего не известно, что постановления Президиума ВЦИК по этому поводу, следовательно, не имеется, что т. Свердлов все расследует, выяснит, а пока предложил вести работу в комиссариате нормально и создать чисто деловую атмосферу. Когда же т. Ногин ему показал взятую им у т. Шляпникова записку В. А. Аванесова, бывшего тогда секретарем ВЦИК, в которой говорилось, что нет возражений против оставления вышеуказанных лиц на работе впредь до рассмотрения вопроса, Владимир Ильич восклик-нил: 'Видно, Ногин не без хитрости', опять вызвал к телефону т. Свердлова, долго с ним разговаривал и, вернувшись к нам, подробно расспрашивал каждого о работе, об отношениях с т. Шляпниковым, его работе и проч. Выслушав ряд отрицательных отзывов о т. Шляпникове и видя наши взволнованные лица, Владимир Ильич сказал нам, что все дело нуждается в тщательном выяснении, что этим займется специальная комиссия из представителей ЦК партии и профессиональных союзов, что нельзя ничего решать под влиянием первых внешних обстоятельств и настроений и поэтому он не дает никаких заключений, кроме назначения специальной комиссии, и предлагает нам спокойно продолжать работу в комиссариате, дожидаясь результатов работы этой комиссии.
Весь тон и характер разговора Владимира Ильича произвели на меня самое сильное впечатление. Я видел, как он, резко возмущаясь фактом нарушения закона, проявлял в то же время к нам величайшую приветливость и мягкость. Относясь с большим вниманием к поднятому нами вопросу и ко всем говорившим, он подбадривал нас, успокаивал и подготовлял к возможным решениям по вопросу о дальнейшей совместной работе с т. Шляпниковым в зависимости от ряда обстоятельств, которые может выяснить
