хорошо!' Напишет несколько фраз и снова: 'Это очень хорошо!' Лицо Владимира Ильича отражало все его переживания: смелую уверенность, радость, восторг… Вот тучка набежала. Я думаю: 'Ну, что-нибудь неладное!' Владимир Ильич прекратил запись. Я гляжу на него вопросительно. Он останавливает диктовавшего радиста: 'Подождите, товарищ. Не разберу, повторите слово перед этим'… С каждой новой приятной вестью оттуда, из Германии, он весь оживлялся. Ему было страшно неудобно писать, на стуле он сидел неспокойно. Я все ждал: вот вскочит он и будет быстро ходить по комнатушке, потирать руки и говорить об открывающихся перспективах. Отдельные места радиограммы Владимир Ильич читал вслух. Я был заражен его возбуждением, не мог оторваться от лица Владимира Ильича. Таким прекрасным было оживленное лицо незабвенного вождя!
'Все? Спасибо, товарищ', — говорит в трубку Владимир Ильич.
Потом он обращается ко мне: 'Радиограмма принята' — и просит, чтобы я в любое время звонил ему, как только еще что-нибудь будет перехвачено из Германии. Условились также о немедленной пересылке ему всех перехваченных из-за границы радио. Тут Владимир Ильич заторопился. Я понял, что ему захотелось скорее поделиться свежими радостными вестями с его ближайшими соратниками. Так хотелось мне от него услышать оценку событий в Германии! Ведь это должно было ускорить и углубить развитие нашей революции, закрепить наши первые победы! Но задерживать его было неудобно. 'Да, у немцев июль! Посмотрим, как они перейдут к Октябрю, — угадывая мои мысли, сказал Владимир Ильич и, прощаясь, добавил: — Замечательная вещь это радио…'
Делу радиостроительства и радиосвязи он после рассказанных двух эпизодов оказывал еще большее внимание, непрерывно проявлял к нему интерес и фактически руководил им, направляя работу своими ценнейшими практическими указаниями, иногда браня нас за промахи, и никогда не забывал поощрять успехи лучших работников в этой трудной области.[190]
П. А. Остряков
ГАЗЕТА БЕЗ БУМАГИ И 'БЕЗ РАССТОЯНИЙ'[191]
Разработав схемную часть радиотелефонного передатчика, М. А. Бонч-Бруевич решает и вторую задачу — изготовляет лампу, на аноде которой может рассеиваться несколько большая мощность благодаря применению массивной конструкции его. 11 января 1920 года в радиолаборатории производится первая проба радиотелефонной передачи; через четыре дня, 15 января, происходит опытная радиотелефонная передача из Нижнего в Москву при 30 ваттах мощности в антенне.
Ряд затруднений в работе радиолаборатории вынудил М. А. Бонч-Бруевича обратиться с просьбой о содействии прямо к Владимиру Ильичу Ленину. Автор этих строк едет в Москву, передает письмо Бонч- Бруевича через одного из членов коллегии НКПиТ[192] Ленину и с ответом Владимира Ильича возвращается в Нижний. Так было получено хорошо известное в настоящее время всем советским радистам письмо Владимира Ильича, датированное 5 февраля 1920 года.
С гениальной прозорливостью Владимир Ильич в этом письме оценивал перспективы радиотелефонии:
'Пользуюсь случаем, чтобы выразить Вам глубокую благодарность и сочувствие по поводу большой работы радиоизобретений, которую Вы делаете. Газета без бумаги и 'без расстояний', которую Вы создаете, будет великим делом. Всяческое и всемерное содействие обещаю Вам оказывать этой и подобным работам'[193].
Через полтора месяца, 17 марта 1920 года, Владимир Ильич подписывает постановление Совета Труда и Обороны, в котором говорится:
'1. Поручить Нижегородской радиолаборатории Наркомпоч-теля изготовить в самом срочном порядке, не позднее двух с половиной месяцев Центральную радиотелефонную станцию с радиусом действия 2000 верст.
2. Местом установки назначить Москву и к подготовительным работам приступить немедленно'[194].
Это постановление правительства поставило М. А. Бонч-Бруевича перед сложной задачей. Если схема передатчика была по существу уже решена, то вопрос о мощных лампах делал задачу в целом, как казалось на первый взгляд, совершенно неразрешимой.
Алюминиевый массивный анод нужного решения не дал, не допуская рассеяния значительной мощности. Становиться на путь применения большого количества маломощных ламп? После ликвидации блокады из полученной зарубежной литературы было видно, что именно на такой путь стала фирма Маркони, применив более 100 ламп в ламповом передатчике в Карнарвоне, а также американцы, поставив 300 ламп в Арлингтоне. Нет, надо идти принципиально иным путем.
— Будь в наличии тугоплавкие тантал или молибден, — размышлял Бонч-Бруевич, — это позволило бы создать тугоплавкий анод и повысить рассеиваемую мощность. Но выплавки и проката этих металлов в России не было, а сейчас страна в блокаде и добыть эти металлы из-за границы безнадежно.
Но на столе Бонч-Бруевича в радиолаборатории лежит письмо Владимира Ильича. Оно давно уже выучено наизусть. Оно говорит о газете без бумаги и 'без расстояний'. Значит, поставленная Лениным задача должна быть решена. Значит, надо искать другие варианты. Нельзя же из-за отсутствия тантала идти на моральный крах — признать свое бессилие, говорить, что задача невыполнима!
Трудные это были времена для работы. Ночью город погружался в непроглядную тьму, не было не только молибдена или тантала, не хватало хлеба и топлива. В пальто и в шапке сидел Бонч-Бруевич в лаборатории, снова и снова возвращаясь к мысли о задаче, поставленной Владимиром Ильичем. Ведь только подумать: сам Ленин, при своей исключительной нагрузке, постоянной занятости неотложными вопросами, нашел время написать ему, Бонч-Бруевичу! Сам Ленин говорил о радиотелефоне! Сам Ленин думает об этом! Это значит — задача стоит в одном ряду с теми, которые обдумывает Ленин. Воля вождя должна быть выполнена во что бы то ни стало. И опять мысли Бонч-Бруевича вертятся вокруг отсутствующего тантала и вытекающих отсюда осложнений…
В конце 1920 года по Хорошевскому шоссе мимо Ваганьковского кладбища катился грузовик. В ненастных сумерках содержимое грузовика смахивало на театральные декорации. В действительности же на грузовик были погружены фанерные панели макета радиотелефонного передатчика мощностью 5 киловатт, собранного в Нижегородской радиолаборатории. Тут же притулились и сами экспериментаторы. Они спешили на Ходынскую радиостанцию. Под ее мачтами должен был начать свою опытную работу макет передатчика и передать радиотелефонограмму в Берлин. Там эту передачу должны были слушать инженеры фирмы 'Телефункен'. У них действующего радиотелефона не было. Надежды на успешность задуманного опыта были твердые: два месяца назад работа радиотелефонного передатчика была успешно принята в Обдорске и в Ташкенте.
Через сутки макет передатчика был установлен, и, когда до семи часов по среднеевропейскому времени осталось не более получаса, тогда вдруг спохватились насчет текста передачи. Это приехавший из наркомата переводчик поинтересовался, а что, собственно, надо перевести и передать по радио. Все участники предстоящего опыта принялись за коллективное сочинительство. Как ни старались братья- сочинители, но избыток чувств давал себя знать и каждая вносимая на обсуждение телефонограмма изрядно смахивала на письмо запорожцев турецкому султану. Из-за дискуссий по поводу текста опоздали с началом передачи на 5 минут, в течение которых представитель НКПиТ, находившийся с инженерами фирмы 'Телефункен' на немецком приемном пункте — станции Гельтов, сгорал от стыда, а инженеры фирмы участливо соболезновали. Через 5 минут роли переменились: теперь уже соболезновал инженерам фирмы представитель НКПиТ, а они сконфуженно оправдывались.
Односторонний радиотелефонный разговор с Берлином был для М. А. Бонч-Бруевича счастливым моментом его жизни. Он оправдал доверие Ленина, он выполнил задание Ленина, показав осуществимость газеты без бумаги и 'без расстояний'.
