усилием воли Соколова заставляла себя терпеть эти муки. На что она надеялась и надеялась ли вообще на спасение, трудно сказать.
Гестаповцы привели ее в лагерь и втолкнули за колючую проволоку. Вера Михайловна упала. Был вечер. Вокруг нее на песке лежали спящие, или потерявшие сознание, или мертвые, и никто не обращал на Соколову никакого внимания.
Она очнулась от резкой боли в плече. Попробовала встать, но не смогла и только села на песке, тупо глядя на двух остановившихся над нею немецких солдат.
— Нет, эту еще рано тащить за ноги, — сказал один из них и отошел.
Вера Михайловна поняла, что это солдаты лагерной охраны подбирают умерших за ночь.
Начали раздавать завтрак, состоящий из крошечного кусочка какого-то странного, словно из опилок, хлеба и тарелки черного, неведомо из чего сваренного вонючего супа. Соколова не пошевельнулась; ей все было безразлично, силы таяли, скоро смерть. Она лежала на холодном песке, и жизнь теплилась только в ее глазах, лихорадочно блестевших и в то же время как будто незрячих.
Так прошел день и еще ночь, и ничто не изменилось вокруг, — только люди умирали чаще, но к смерти тут все привыкли и не придавали ей никакого значения; скорее даже завидовали: вот умер человек, и окончились его муки…
В то же самое осеннее прохладное утро Любовь Викторовна Берг, в сопровождении офицера из команды, охраняющей арестованных, появилась у колючей проволоки лагерных квадратов.
Настроение у нее все эти дни было отвратительное. Дела гитлеровцев шли так хорошо, а войска их так быстро катились на восток к решительной победе, что для плохих мыслей, казалось бы, не должно быть оснований, но Любовь Викторовна была чернее ночи. Задание шефа гестапо оказалось значительно сложнее, чем можно было предположить вначале. Ничего из работ Юрия Крайнева не удалось найти ни на заводе, ни в сейфах института. Правда, несколько связок насквозь промокших старых чертежей выловили из затопленного подвала, но никакого технического значения они не имели: все это были подготовительные работы к материалам, давно опубликованным в специальных журналах.
И хотя Дорн и его помощница доложили об этой никому не нужной находке как о материалах первостепенной важности, сами они прекрасно знали истинную цену обнаруженным чертежам. Необходимо было отыскать что-то действительно важное, только тогда можно было рассчитывать на одобрение начальства и благодарность.
— Не может быть, чтобы все чертежи вывезли, не может быть, чтобы все люди скрылись, — без конца повторял Дорн, снова и снова принимаясь за розыски.
— Я согласна с вами, — отвечала Любовь Викторовна, — но нам от этого ничуть не легче. Пока мы не найдем чего- либо действительно ценного или не поймаем кого-нибудь живым, к шефу нечего и соваться.
Людвиг фон Дорн знал это не хуже своей помощницы и только вздыхал в ответ.
Однажды, когда Любовь Викторовна высказала предположение, что кто-нибудь из бывших сотрудников института мог очутиться в концентрационном лагере, он только пренебрежительно отмахнулся.
Но больше искать было негде. И когда Берг решила ехать в Дарницу, Дорн не возражал, только безнадежно повел плечами: бесполезная, мол, трата времени.
Да и сама Любовь Викторовна ехала в Дарницу только для очистки совести, чтобы быть уверенной, что она не пропустила ни одной возможности, ни одного шанса кого-то обнаружить или найти.
Начальник лагеря, предупрежденный заранее, встретил ее в своей канцелярии, расположенной в небольшом домике в отдалении от лагеря. Он не знал, как держать себя с этой дамой, которая не имела никаких знаков различия на погонах, но, очевидно, была значительной персоной, иначе о ее приходе не предупреждали бы. Поэтому начальник лагеря — старый тыловой гестаповский офицер в звании штурмфюрера — всячески старался угодить своей гостье, но помочь ей по сути ничем не мог. У него, собственно, не было даже точных списков арестованных: многих привозили без регистрации, многие умирали, так и не успев зарегистрироваться, — начальник разрешил себе даже пошутить: очевидно, гестапо предстоит огромная работа по разбору всего этого людского материала.
Любовь Викторовна, выслушав начальника лагеря, недовольно поморщилась. Где же та знаменитая немецкая точность, о которой она была наслышана чуть ли не с пеленок? Как же она сможет что-нибудь разыскать в этом человеческом месиве? Нет, пожалуй, Людвиг фон Дорн все-таки был прав — зря она затеяла эту поездку в Дарницу.
— Ваше задание усложняется еще тем, — тараторил тем временем начальник лагеря, — что все эти люди неточно указывают свои имена, фамилии и профессии. Ведь почти ни у кого из них нет никаких документов.
Любовь Викторовна с досадой отмахнулась от него. Она и сама прекрасно знает, сколько трудностей стоит перед нею. Стоит ли напоминать ей об этом лишний раз! Уже потеряв всякую надежду на успех своего замысла, Любовь Викторовна встала из-за стола.
— Ну что ж, пожалуй, вы правы, — сказала она. — Найти кого-нибудь в вашем лагере, конечно, труднее, чем иголку в стоге сена.
Это звучало как проявление недовольства работой начальника лагеря, и штурмфюрер всполошился.
— Я здесь всего-навсего неделю, — сказал он. — Не позже чем через месяц я надеюсь навести полный порядок.
— Хорошо. А сейчас пойдемте поглядим на ваших воспитанников.
— Есть тут у меня один человек, который может быть полезен, — неуверенно произнес комендант. — Это один из пленных… Как выяснилось, он и прежде оказывал нашему командованию некоторые мелкие услуги. Во всяком случае, человек этот вполне надежен. Не позвать ли нам его?
— Зовите, — равнодушно согласилась Берг.
Через несколько минут в комнате появился невысокий
мужчина с крупным полным лицом. Он посмотрел на Любовь Викторовну заискивающе и в то же время настороженно.
— Вы пойдете с нами, — сказала Берг. — Может быть, с вашей помощью удастся найти того, кого я ищу.
— Смею спросить, кого именно?
— Кого-нибудь из бывших сотрудников Киевского института стратосферы или инженерно-технических работников авиационного завода.
— К сожалению, таковых в наших лагерях я не встречал.
— Будем искать, — резко сказала Берг.
Они вышли из канцелярии и вскоре очутились возле ограды. Чем дальше, тем все более бессмысленным и бесперспективным казалось все это Любови Викторовне. Ноги вязнут в песке, к тому же тошнотворное зловоние наполняет все вокруг… Даже ветер не приносит свежести, все пропиталось запахом мертвечины и лизола.
Берг подошла к колючей, много раз переплетенной проволоке, и гримаса отвращения искривила ее губы. Даже если бы перед ней выстроились все те, кого она искала, и то невозможно было бы узнать в этих страшных, заросших, измученных холодом и голодом людях бывших ученых или инженеров. Нет, конечно, не стоило браться за это дело!
Берг дошла до квадрата, где за проволокой держали арестованных женщин, постояла, посмотрела. Какой она была наивной, надеясь кого-нибудь найти! Скорее назад, в Киев. Не здесь, не в этих лагерях смерти надо искать свою добычу!
Неожиданное движение привлекло ее внимание. Какая- то распростертая на земле женщина ожгла Любовь Викторовну лихорадочно блестящим взглядом и тут же отвернулась.
«Интересно, — подумала Берг, невольно насторожившись, — случайность это или…»
— Выведите сюда эту женщину, — сказала она начальнику лагеря, — мне хочется с ней познакомиться.
Через минуту Соколова уже стояла перед Любовью Викторовной Берг. Месяцы тяжелой болезни, тяжелое ранение, пребывание в лагере сделали Веру Михайловну неузнаваемой. Некогда пышные светлые
