пузырька бессовестно и нагло написано, что они сделают вашу печень такой же, какой она была когда- то в молодости. Зачем что-то менять? Пей их — и будешь здоров Как прекрасно и просто!
Во мне вспыхнул какой-то огонь. Школа, община, Учитель, мастера — все отошло в сторону. Может, в тот миг так было и надо.
Я встал из-за стола, подошел к кухонной двери, медленно и не спеша, как лист бумаги, проткнул ее насквозь открытой ладонью, вогнав руку по локоть.
Вопросы есть? — спокойно спросил — Если есть, не стесняйтесь, Георгий Серафимович, спрашивайте.
Святодух тяжело дышал, выпучив глаза Внутри него раздавался какой-то клокочущий звук.
Ну поймите же, — тихо и спокойно продолжал компрессорщик, — каждый должен заниматься своим делом. Все дела необходимы на этой Земле. Но кто дал вам право, вам, из машинного отделения, давать советы, останавливать и учить меня? Когда я плюну на все, то приду к вам, и вы научите меня, что делать с пароходами.
У меня машина возле подъезда, — срывающимся голосом прошептал парень.
Ну так поехали. — И мы направились к двери. На «Жигулях» катили долго, в другой конец города.
Расскажи все по порядку, — приказал я.
Да рассказывать нечего, — как бы извиняясь, ответил парень. — Веселым мой батя был всегда. Деятельный, даже очень, — как бы о чем-то вспоминая, хмыкнул он. — А здоровья сколько… Это не передать. Пятьдесят девять лет, а что вытворял. Даже удивительно. Пил часто, но умело. Куда там мне! И половины не осилю! Пятьдесят девять лет. И знаешь, ведь у него, ну это, любовница была, молодая. Представляешь?
Ну, — буркнул я.
Да что 'ну'! — вздохнул он. — Почти девять месяцев, ни с того ни с сего температура. Вот так…
Какая? — спросил я.
Меньше тридцати восьми не бывает. А так — и под сорок. Когда как. Знаешь, — вдруг быстро заговорил он, — куда только не возили… И в Харьков, и в Киев, даже в Москву, вот.
Саша, — не выдержал я, — объясни мне, какая разница — Харьков, Киев, Москва?
Ну как же, — пожал он плечами. — Ну это, ну…
И что 'ну'?
Да сейчас вижу. Но что сделаешь? А денег истратили… Последний раз всем портом сбрасывались.
Да уж! — сказал я. — Ведь медицина-то бесплатная.
Да ну ее! — махнул он рукой. — Пока не грянет, все так думают. Только слышишь, — Саша повернулся ко мне, — Серафимыч, того, он хороший мужик.
Да уж, — ухмыльнулся я. — Конечно, хороший.
Сережа. — Он долго молчал. — Туг вот что. Не верит мой батя уже никому.
Да, я знал — это одна из основных проблем.
Все будет хорошо, — я хлопнул его по плечу.
Выехав за город и немного прокатив по земляной дороге, мы подъехали к частному дому, двор которого начинался с огромных железных ворот.
Приехали, — тревожно вздохнул парень.
Дверцы машины хлопнули, ворота заскрипели, и мы направились к дому. Мне стало страшно. Это был мой первый больной, а рядом — ни Юнга, ни мамы, ни Учителя.
Саша тихо отворил дверь.
Может, спит, — шепотом сказал он.
Пройдя через прихожую, он зашел в первую комнату. Я сел на стул, наблюдая, как мой новый знакомый роется в какой-то здоровенной коробке, набитой всякими бумажками и таблетками.
На инвалидность хотят переводить, — сказал Саша. — А до пенсии чуть-чуть не хватило. Вот так.
Я долго с умным лицом пытался разобраться в бумаге, на которой рядом с тремя печатями корявым почерком была написана какая-то чушь. 'Заболевание крови', — я разобрал только эту идиотскую надпись. С таким же успехом можно было написать: чего-то не того съел и так далее. Очень походило на насмешку злого человека либо больного на голову.
Ну как диагноз? — спросил Саша.
Что ж, — кивнул я, — все понятно.
Вылечить можно? — неуверенно спросил он.
Вылечить нельзя только двоих.
— Каких? — испугался Саша.
Мертвого и того, кто не хочет. Того, кто не хочет, и так понятно почему. А мертвому это не нужно.
Да, — почесал затылок мой новый знакомый. И вдруг с дрожью в голосе прошептал: —Лишь бы захотел.
Захочет, — сказал я и встал со стула.
Саша подошел к двери, приоткрыл ее и заглянул в комнату.
Ну, батя, — неестественно радостно сказал он, шагнув в комнату, — глянь, кого я тебе привел. Врач, да какой! Всем врачам врач!
Здравствуйте, — шагнул я в комнату.
Ничего не хочу, — рыдая, выдавил из себя человек, закрыв лицо руками.
То, что я увидел, было действительно страшно. В кресле, закрыв лицо руками, сидел дрожащий скелет. Живая мумия вдруг зарыдала, затряслась и открыла лицо — желтое, горячее, со сверкающими глазами.
Не трогайте меня, не трогайте, я устал. Дайте спокойно умереть. Убери его, Саша, убери. — Он дрожал, тыкая в мою сторону пальцем. — Меня такие смотрели, такие смотрели! — лепетал он. Нервы больного болтались на тонкой изъеденной постоянной температурой нитке.
Ну кого ты мне привел? — Он перешел на слабый крик. — Меня смотрели такие, такие смотрели! — повторял он. — Кого же ты привел мне? — плакал старик. — Посмотри, сколько же ему лет? — Это была глубокая и серьезная истерика.
Даже сейчас я жалею, что не старый и страшный, не горбатый и с бородой. Этот секрет я, наверное, не разгадаю никогда. Ну почему таким верят больше, чем молодым, здоровым и сильным? До сих пор, увидев меня, больные откровенно разочарованно тянут свое 'Тю-ю!' и многие признаются честно, что знаменитого лекаря они представляли маленьким, тщедушным, трясущимся старичком.
Сидящий в кресле все говорил и говорил, дергаясь и ни на секунду не умолкая. То кричал, то рыдал, то беспомощно ахал.
Я сам себе удивился, даже не знал, что способен на такое с больным.
Заткнись, дед, заткнись! — заорал я, как сумасшедший, топнув ногой и размахивая кулаками. — Заткнись! — бесновался я.
Старик опустил руки и, открыв рот, тут же замолчал, перепугано глядя на врача, которого привел сын. Даже Саша отпрыгнул в сторону.
Послушай, дед, — грозно продолжал я. — Как хочешь, могу уйти, только запомни: когда я состарюсь и поумнею или стану трястись, как ты, тогда уже будет поздно. Понимаешь? Ты мне ответь на два вопроса — и я уйду. — Я старался не дать ему опомниться. — Скажи мне, кровь у тебя жирная?
Не знаю, — шепотом произнес он.
Хорошо, — грозно сказал я. — Сейчас все объясню. Ты всю жизнь вставал и сутра заполнял свой желудок. Нет! Молчать! Ни единого «умного» слова. Ты сразу набивал свое брюхо хлебом, яйцами, колбасой, сметаной, нажираясь до отвала. Ведь сейчас-то похудел килограммов на сорок, не меньше.
Старик молчал, уставившись на меня.
В обед… — продолжал я. — Впрочем, какой там обед: ты был полон сил и ел постоянно, с утра до вечера, запихиваясь борщом, молоком, сметаной, яйцами, свежим белым хлебом, все это заедая салом. Ты жрал и жрал, потому что это было главной радостью, счастьем и одним из высших наслаждений в твоей жизни. А сейчас ведь ничего не лезет? — грозно спросил я. — Так ответь: кровь у тебя жирная?
