И почему, если они таки попали в Голубой мир, вокруг далеко не все голубое?
Впрочем, последний вопрос интереса не представлял. Зоров прекрасно понимал, что соответствие миров цветам радуги — условность, абстракция, и в действительности спектральная принадлежность того или иного мира определяется отнюдь не его цветом. А то, что в Голубом мире голубой цвет — доминантный, лишь дает весомый аргумент в пользу догадки Зорова о сконструированности этого мира.
Но ответы на остальные вопросы его очень волновали. И особенно что с Ладой и Рангаром? Ну с Рангаром проще, подумал он и мысленно усмехнулся, вспомнив фразу классика: «Лишь бы не спал — отобьется». А вот с Ладой… Ох, как же болит сердце за этих дорогих ему людей и как унизительно ощущать свою рожденную полным незнанием ситуации беспомощность!
Зоров еще раз — на этот пристально и внимательно — огляделся. Цепким, все замечающим и фиксирующим взглядом разведчика. И увидел среди переплетения стволов и ветвей необычного леса тропинку. Он хотел было направиться к ней, но его опередили. Кто-то шел к нему, целая группа, и они перекликались звонкими щебечущими голосами.
«Аборигены, — подумал Зоров с мрачным удовлетворением. — Ну-ну, сейчас разберемся…»
Но совершить задуманное ему так и не пришлось. Ибо он буквально остолбенел, увидев аборигенов. Точнее, аборигенок. Их было шесть, и были это юные нагие девы неземной, немыслимой красоты и совершенства. То есть вполне земной, но уж совершенно немыслимой. У Зорова перехватило дух и горячая тяжесть шевельнулась в чреслах. Остолбенение приобретало чересчур уж конкретные и, главное, зримые формы. Тугой кроветок опалил румянцем щеки и заставил грудь бурно вздыматься и опускаться. А некая часть его тела вела себя так, будто полностью обрела самостоятельность и независимость от хозяина, и теперь красовалась, как ухарь-купец на ярмарке.
Девы продолжали щебетать и ослепительно улыбаться, окружили Зорова, восхищенно разглядывая его совершенное мускулистое тело своими фантастическими глазами изумрудного, фиалкового, небесно- голубого и золотистого цвета, а затем вначале их руки, а затем и губы принялись ласкать его… и прежде чем провалиться в сладкую хмельную бездну, он еще успел вспомнить (в оправдание, что ли? Хотя какое тут, к черту, оправдание?) слова еще одного классика: «Если невозможно избежать насилия, расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие…»
Рангар ощутил себя на чем-то теплом, приятно-мягком… его тела касались тонкие, нежные и в то же время необычайно сильные и умелые пальцы. Они оглаживали и заставляли вначале трепетать, а затем замирать в сладкой истоме каждую жилочку, каждый мускул… даже самые лучшие массажисты при императорском дворе не могли так… о, какое невыразимое блаженство!
Рангар застонал от наслаждения и открыл глаза. Прямо над ним, нависая, с легкой полуулыбкой на коралловых губках и в то же время необычайно сосредоточенно трудилась, разминая его тело, дева красы столь необычайной, что Рангар несколько секунд не мог поверить в реальность происходящего. Тяжелые пепельные волосы с едва уловимым сталисто-синим отливом, смуглая золотистая кожа, тонкие черные брови вразлет и громадные миндалевидные глаза цвета бирюзы неправдоподобной прозрачности и глубины… Прямой, тонко очерченный нос, роскошные губы, охотно открывающие идеально ровные белые зубы, мягкий, нежный подбородок… Рангар перевел взгляд ниже и судорожно вздохнул, увидев мерно покачивающиеся в такт движениям девушки тугие, налитые как зрелые плоды волшебного дерева арах груди с напряженными сосками нежно-розового цвета… и тут его плоть повела себя самым разнузданным образом, и он ничего не мог с этим поделать, а дева радостно вскрикнула и, вначале приподнявшись, медленно осела… и Рангар почувствовал, как его восставшая плоть погружается в нечто нежное, и влажное, и жадно-трепещущее… и он, как и Зоров примерно в то же время, расслабленно закрыл глаза, потому что бороться с этим было невозможно (да и нужно ли?), и подумал если не дословно, что и Зоров, то очень похоже.
Ладе снилось, что она лежит в объятиях Рангара, и он ласкает ее так же нежно и страстно, как десять лет тому назад, и они сливаются в хмельном любовном экстазе… Сон был удивительно приятным и реалистичным; Лада счастливо улыбнулась, потянулась и открыла глаза.
Она распростерлась на роскошном, слегка примятом ложе под розовым балдахином, находящемся то ли на террасе, то ли на огромном балконе; террасу или балкон полукругом охватывали разноцветные ажурные перила, где-то внизу шумел то ли парк, то ли лес и восходящее солнце посылало первые приветливые лучи на землю. Справа Лада заметила высокие резные двери с витражами, а слева…
Она с трудом подавила вскрик и села, кутаясь в простыню, потому что была совершенно голой, и расширенными от страха глазами уставилась на незнакомого мужчину, в непринужденной позе облокотившегося на перила и тоже, что характерно, совершенно голого. Он был высок, строен, с хорошо развитой мускулатурой, бронзовокожий от загара. На лице, окаймленном черной бородой и черными густыми волосами, перехваченными литым золотым обручем с сапфиром, выделялись ясные нежно-голубые глаза и красивый чувственный рот. Небольшая горбинка на тонком носу придавала облику незнакомца мужественность и своеобразный хищный шарм.
— Меня зовут Зинг, — приветливо произнес незнакомец. — А как зовут тебя, прекрасная и неповторимая в любви дева?
«Что он мелет? — пронеслось в голове у Лады, и она поплотнее закуталась в простынь. — О какой любви он плетет? И почему и я, и он голые? Неужели…»
Жаркая краска стыда бросилась ей в лицо.
— Неужели ты посмел… посмел воспользоваться моей… моей беспомощностью?! — почти выкрикнула она, совершенно не обратив внимания на то, что оба говорят на совершенно неведомом ей ранее, но почему-то хорошо известном сейчас языке.
На лице Зинга отразилось смятение, и он опустился на одно колено.
— Прости, госпожа, но я думал… я был уверен… У тебя действительно были закрыты глаза, но ты делала все, как надо… даже гораздо более того…
Лада спрятала пунцовое лицо в ладони и долго сидела так, мужественно борясь с рыданием. Затем произнесла сдавленным голосом:
— Я… приняла тебя за другого. Уходи.
— Но… разве я был плох? Разве я не понравился тебе, госпожа? — В голосе Зинга слышалось искреннее отчаяние, и Лада невольно подняла на него глаза.
Он снова встал перед ней во весь рост, и он действительно был красив… Лада непроизвольно задержала взгляд на мощном фаллосе мужчины, и тот, словно почувствовав ее взгляд, начал стремительно набухать, наливаясь силой…
— Нет! — отчаянно крикнула Лада, вновь зарываясь лицом в ладони. — Убирайся! Вон! И пусть сюда придет женщина!
— Женщина? — пробормотал Зинг обескураженно. — Ах женщина… Ну тогда понятно. Прости, госпожа, но я же не знал…
Пятясь задом, он отворил дверь и исчез. Лада шумно выдохнула, переводя дыхание…
Примерно через пол-итта в ту же дверь вошла ослепительно красивая юная девушка, также нагая, и присела на краешек ложа, томно потягиваясь, как самка токана в период гона, и значительно улыбаясь.
Лада все поняла. На Коарме тоже встречались женщины, предпочитавшие заниматься любовными утехами друг с дружкой, а не с мужчинами — литиньерки (Рангар называл их по-своему — лесбиянки). Лада относилась к ним с инстинктивной брезгливостью.
— Да нет же! — со злостью и отвращением произнесла она. — Мне ничего такого не надо! А нужно мне знать, где я нахожусь и что с моим мужем и его братом. Ясно?
Некоторое время луноликая красавица смотрела на Ладу с недоумением, потом на ее лице проступили удивление и разочарование.
— А!.. — протянула она. — Хорошо, жди я позову жрицу.
От последнего слова у Лады слегка похолодело в груди: после падения культа Сверкающих на Коарме вряд ли существовало слово более ненавистное, чем «жрец». Впрочем, тут совсем иной мир…
Еще через итт пришла жрица — зрелая, но еще очень красивая женщина без единой морщинки на гордом умном лице, властными льдистыми глазами, резко контрастировавшими с пухлым, чувственным ртом. Волосы ее были уложены в сложную прическу, на высоком открытом лбу красовался огромный изумруд на
