работой пришлось распроститься на другой день после выписки. Отец получил от фирмы любезное письмо, в котором говорилось, что фирма высоко ценит его долгую и верную службу, желает ему всяческого благополучия и долгих лет жизни. Фирма готова выплатить ему деньги по фонду.
Куан Мэн никак не мог потом припомнить, когда он впервые испытал это чувство. Наверное, на другой день после того, как отца положили в больницу. Он был на работе, сидел за своим столом, как вдруг его охватил панический ужас. Ладони мгновенно покрылись холодным потом. Ужас нахлынул внезапно, когда Куан Мэн был занят своими обычными делами и не было ровно ничего, что могло бы стать причиной ужаса. Ужас был вызван мыслью о том, что его могут выгнать с работы. Куан Мэн вдруг перепугался — ведь он может остаться без работы. До той минуты Куан Мэн относился к работе неприязненно — все время терзался оттого, что она не давала ему никакого удовлетворения. Теперь он боялся лишиться ее. Сама мысль об этом привела его в отчаяние, какого он никогда раньше не знал. Позднее он понял, что как раз этот ужас, панический ужас перед жизнью, превращает людей в маленьких перепуганных людишек: в покорных клерков, год за годом тянущих тоскливую лямку. Куан Мэн понимал, что делает их такими, потому что теперь он и сам мог считаться маленьким перепуганным человечком, дрожащим за свою работу. Что станется с семьей, окажись он на улице?! Эта мысль вызывала у него пароксизм ужаса.
Болезнь и инвалидность отца сузили горизонты жизни Куан Мэна. Его хватало, только чтобы ходить на работу, после работы — домой, опять на работу, опять домой. Он сидел вечерами дома и совсем перестал пить. Он перестал читать книги, взятые у Бун Тека. Он перестал понимать, почему они раньше казались ему интересными. Теперь он позволял себе только одну роскошь — сигареты. Да и то поймал себя на том, что старается курить поменьше и докуривать сигарету до самого конца — пока окурок не начнет обжигать пальцы. До самого краешка. Сигарета стала предметом роскоши, и ею надо было дорожить.
Однажды вечером в квартиру вошла Анна. Она ни разу прежде не бывала у Куан Мэна. Куан Мэн сконфузился и торопливо потащил ее гулять.
— Почему ты не сказал, что у тебя болен отец, Мэн? — спросила Анна.
— Сам не знаю. Просто не до того было. Не сердись.
— Я волновалась. Ты пропал и так долго не появлялся. Я поняла, что случилось что-то.
— Не сердись.
— Я не сержусь, Мэн! — Анна заставила себя улыбнуться. — Теперь я все поняла. Мне очень жалко твоего отца. Такое несчастье для всех вас.
Они шагали мимо деревьев на углу, мимо соседей, вышедших подышать. Куан Мэн здоровался со знакомыми. Они отвечали. Дошли до большой улицы, и, хотя место для прогулки было совсем неинтересное, дальше идти не хотелось.
— Ты совсем перестал разговаривать, Мэн, — сказала наконец Анна.
— Правда? Извини.
— О чем ты думаешь?
— Думаю? Ни о чем особенно. Я вообще не думаю.
— Это все из-за твоего отца, Мэн? Он не ответил.
— Это, наверное, ужасно. Мне так жалко и тебя, и всю вашу семью.
Куан Мэн чуть было не сказал — спасибо. Потом решил, что спасибо в таких случаях не говорят, и, не найдясь, что же сказать, промолчал.
— А сейчас он как, Мэн? Твой отец?
— Нормально, — ответил он. И добавил: — Он жив.
— Он ходит?
— Немножко. На костылях.
— Но он может поправиться, как ты думаешь?
— Не знаю.
— Бедный! Трудно, наверное, ходить на костылях.
— Не знаю, — повторил Куан Мэн.
Посредине проезжей части валялся собачий труп. Собаку, должно быть, задавило машиной или автобусом. Проезжающая машина задела дохлую собаку колесом, которое издало тошнотворный хлюпающий звук. Собачьи внутренности протянулись по асфальту, как низка сосисок. Налетели мухи — небольшое, плотное, живое облачко заклубилось, насыщаясь.
Куан Мэн и Анна отвернулись. Остановились на углу.
— Может, зайдешь со мной к Бун Теку и Мэй Ай? — предложила Анна.
— Не хочется. Извини.
— Ты не извиняйся. Тогда, я думаю, лучше мне пойти домой.
Куан Мэн молчал.
— Может быть, как-нибудь выберем время и повидаемся?
— Да, — согласился он.
— Ты не расстраивайся так, Мэн.
— Ладно.
— И не изводи себя.
— Хорошо.
— Ну прощай.
Анна легонько дотронулась до его правого локтя.
— Привет!
— Всего хорошего.
— Привет.
К ужину пришел дядя Чеонг. Ели молча, изредка перебрасываясь незначащими словами. Потом мать убрала тарелки, подала кофе. За кофе говорил один дядя Чеонг. Он обо всем и обо всех расспросил и начал выяснять, не может ли он помочь. Впервые в жизни Куан Мэну показалось, что дядя Чеонг утомителен. Куан Мэн не сомневался, что дядя искренне хочет помочь, но через секунду он вздохнет и скажет: конечно, если б не его собственная семья, где он единственный кормилец, он мог бы сделать больше, а так… Ему нужно говорить: мои собственные семьи, подумал Куан Мэн, вспомнив двойную дядину жизнь: две жены и у каждой по шестеро детей. Ханжа, выругал его Куан Мэн про себя и тут же устыдился — дядя был человеком незлым. Если бы отец Куан Мэна умер, дядя наверняка наскреб бы деньжат и помогал бы. Куан Мэн нечаянно обменялся взглядами с отцом. Оба улыбнулись — каждый прочел мысли другого.
Когда дядя ушел, Куан Мэн вышел на балкон и закурил одну из своих драгоценных сигарет. Дядин приход вызвал у него тоску. Ну зачем люди лезут не могут оставить нас в покое? Гораздо лучше было бы, если бы о семейной беде знали только сами члены семьи, только те, кого это действительно касается.
Куан Мэн поднял голову и удивился — над балконом сияла почти полная луна. За многоквартирным домом напротив поднималось неясное свечение от городских улиц и домов, залитых светом. Дом напротив — зеркальное отражение их собственного дома — рисовался силуэтом в ярком серебристом освещении.
Он услышал царапающий звук и обернулся — на балкон выбирался отец. Куан Мэн видел его напряженное, исхудавшее лицо, странный, мягкий взгляд больного человека. Отец печально улыбнулся.
— Луна-то какая, — заметил он.
— Да, па.
— Пошел бы пройтись.
— Некуда.
— В молодости всегда находишь, куда пойти, — улыбнулся отец.
— Да нет, некуда мне ходить, — повторил Куан Мэн.
— Ты стал часто сидеть дома. Так тоже нельзя. Нужно иногда и развлечься. А ты, по-моему, ни разу никуда не ходил с тех пор, как я заболел. Наверное, соскучился уже по своим друзьям.
— Да нет, па. Мне и тут хорошо.
— Глупости. Ты молодой парень, Мэн. Нельзя тебе сиднем дома сидеть. Нельзя допускать, чтобы то, что случилось, испортило тебе всю жизнь.
— Не надо говорить так, па.
— А что не надо? Это правда — я тебе испортил жизнь.
