намерении, я ее удержал бы. Эмма беременна. Шайго был мерзавец, это всем ясно. Если бы дело зависело от меня, я констатировал бы смерть Анны и поставил на этом точку.
Он долго рассказывал об Анне, о Шайго, об их дочери Эмилии. И особенно подробно о том, как Шайго принял за Анну собственную дочь. Пьяный, он видел перед собой только женщину.
— Да, я полностью с тобой согласен,— сказал майор Кёвеш и позвонил дежурному, чтобы пригласили Буриана.— Бедная женщина, мне ее очень жаль.— Кёвеш вздохнул.— И девушку тоже.
Буриан вошел, отдал честь и подождал, пока начальник предложит ему сесть.
— Гражданин Геза Гудулич,— громко начал Кёвеш.— Прошу тебя, расскажи историю Анны Тёре с самого начала. Считаю необходимый, чтобы при этом присутствовал и старший лейтенант Буриан.
Гудулич понял. Впрочем, он, конечно, знал, что от него потребуют официальных показаний.
— Начиная с нашей первой встречи, я правильно понял?
Майор Кёвеш кивнул в знак согласия. Гудулич, глядя в пол, принялся рассказывать:
— Более года назад на общем собрании по приему в наш кооператив новых членов стоял вопрос об Анне Тёре. Ее не хотели принимать. Что же получилось? Кооператив страдает от недостатка рабочей силы, а собрание отказывает в приеме Анне Тёре на том основании, что ее считают потаскухой. Я ее тогда не знал даже по имени. Но обратил внимание вот на что: Давид Шайго разорялся больше всех, угрожая, что выйдет из кооператива, если ее примут.
«Это не разговор,— возразил я.— Почему бы нам ее не принять?»
«Нет, нет и еще раз нет!» — орал Шайго.
«Но почему?»
«Нет, потому что нет!» — ударив по столу кулаком, выложила свой «аргумент» и звеньевая Дитер.
«Кооперативу не хватает рабочих рук, мы должны быть рады каждому новому человеку!» — убеждал я.
«Нет!» — грохнул кулаком по столу Шайго.
От ячейки коммунистического союза молодежи выступила Кун. Румяная такая бабенка, еще в прошлом году в девках ходила, а теперь родила двойню и объявила, что они с мужем решили подарить миру по крайней мере еще четыре пары близнецов. Поэтому она у многих в чести.
«Мы не можем допустить морального разложения нашей молодежи!» — заявила Кун.
«Общее собрание постановляет: отклонить заявление о приеме Анны Тёрев кооператив раз и навсегда».
«И к тому же единогласно».
Шайго и Дитер торжествовали:
«Собрание знает, какие решения принимать».
«Но я тоже хочу знать! Я председатель или кто?»
«Нельзя игнорировать моральные принципы».
«А я хочу знать, какие принципы!» — тут уже я заорал во всю глотку.
«Это может понять только наш человек, здешний».
«Ага, вы здешняя? Вот вы ей лично об этом и объявите».
«0 чем?» — не поняла Дитер.
«О том, что мы не принимаем Анну Тёре! И вот почему!»
Даже молодая Кун была огорошена:
«Разве ей надо об этом сказать?»
«А как же иначе? Этого требует устав. Анна подала заявление в письменной форме. И мы должны дать ей официальный ответ. Пусть на словах, но из уст в уста! Лично!»
Я посмотрел на Дитер-ей еще нет и сорока, а высохшая она, как старуха.
«Лично? Из уст в уста?» — переспросила она.
«Именно. Не сплетничать же за ее спиной!»
«Это было бы слишком жестоко»,— уже тише заметил Шайго.
«Надо ей написать».
«Но о чем? Я не понимаю причины отказа!»
Дитер наконец решилась:
«Ну, уж если вы непременно хотите это услышать, я скажу: потому, что она гулящая!»
«А это что такое?»
«Ну, эта, уличная!» — более деликатно выразилась Дитер.
«Не понимаю ни слова!»
Шайго рявкнул, вытянув шею:
«Не притворяйся, председатель. Если ты не здешний, подучись…»
«Она такая…» — пробовали мне объяснить другие.
«Какая такая?»
«Испорченная».
«Проститутка? Состоит на учете?»
«Да нет, черт возьми, просто гулящая. Не дурачься, председатель!» — продолжал наседать Шайго.
«Если она не состоит на милицейском учете…»
«На милицейском? — Мужики заржали.— Скорее на офицерском!»
В ту пору я ничего не понял.
«Она три раза уходила из села и каждый раз возвращалась с новым ребенком»,— продолжала свою линию Дитер.
«Жаль ее, но испорчена она»,— сказал Шайго. Надо заметить, что он вел себя уже спокойнее, чем вначале.
«Выходит, у нее трое детей?»
«И все от разных отцов!»
«Даже нигде не регистрированы…»
«Значит, она вроде кустаря-одиночки?»
Собрание разразилось хохотом.
«Ладно, поговорили, и хватит. Принять ее мы не можем, точка».
«Если так, послушай меня, Давид Шайго,— сказал я как можно спокойнее.— Вот ее трудовая книжка! Возьми и объясни ей все. Ты человек здешний! Через несколько минут Анна Тёре будет тут, я попросил прийти ее сюда, в правление, чтобы не разводить бумажной волокиты».
Притихшее было собрание опять загудело, как улей:
«Не выйдет, председатель! В твои функции я вмешиваться не стану!» — бросил Шайго и стал протискиваться к выходу.
«Не хватает только мне впутаться в сплетни. Довольно с меня и моих семерых детей. И так-то хлопот полон рот. Не знаешь, с чего начать, чем кончить»,— заявила Дитер и тоже ушла.
«А я даже толком с ней не знакома,— уклонилась от ответственности и другая защитница морали.— Мне говорили, вот я и сказала».
Мужички тоже пошли на попятный:
«Чтобы я занимался Анной Тёре? Нет уж, простите. А что мне жена скажет?»
«А я вообще с ней дела не имел».
Меня так разозлили все эти безответственные речи, предрассудки и тупость людская, что я ушел домой, совсем позабыв о том, что Анна придет в контору.
Дома меня, конечно, уже ждал обед. Стол был накрыт. Но, даже сев к столу, я не удержался:
«Представь себе, Юлишка, у меня рабочих рук не хватает, а они отказывают людям в приеме».
Сижу ем.
«Тебе поперчить суп?» — спрашивает жена.
«Да, дорогая, и покрепче. Ты же знаешь, я люблю, чтобы искры из глаз. Как ребята?»
«Чуть свет уходишь, затемно приходишь. Закажи себе новую фотографию, а то дети узнавать перестанут…»
Только вот так, за обедом, я стал замечать тайные огорчения Ю лишки.
«Не раздражай меня хоть ты-то! Нигде покоя нет. Все приходится решать мне, а другие только палки в
