его главных достоинств.
Пауза затягивалась.
– Ну ладно, – отмер Арт. – Хватит плясать вокруг да около. На самом деле вы просто не хотите платить за беседу. Так?
– Да, я бы предпочла не платить.
– Вообще?
– За этот звонок? Нет уж, благодарю.
Как ни странно, он очень легко с этим смирился. Сначала всеми правдами и неправдами выбивал деньги, а потом ни с того ни с сего плюнул на них – и все дела. Я услышала, как он присосался к сигарете, прежде чем пуститься в объяснения.
– Уговорили. В конце концов, вы не в офис звоните. Забудьте про психоанализ. Сейчас я просто мужчина. Я даже не настаиваю на своей правоте. Однако вы спрашиваете, что в вашем поведении навело меня на мысль о «супружеском застое». Отвечаю: я это почувствовал. Никакой туфты. Просто почуял, и все.
– То есть как – почуяли? Сердцем, что ли?
– Нет-нет, сердце в таких случаях не годится. Оно не дает нужной информации.
– Тогда чем же, головой?
– Нет. Пусть это прозвучит грубо, но… если честно, то у меня просто встает на эти дела. Мои коллеги вообще-то не любят в таком признаваться.
Он меня шокировал.
– У вас… э-э… встает на меня?
Теперь я шокировала его.
– Нет! Встает на случаи вроде вашего. Это совсем другое. Я говорил про особое мужское знание. Врожденное чувственное знание. – Он помедлил, словно решая, достойна ли я таких откровений. – У нас в штанах очень чуткий инструмент, солнышко. Он действует вне логики или разума. Как бы вам лучше объяснить… Слышали про всяких типов, которые ходят по пустыне с рогатиной из прутьев? Ну, эти, как их?
– Которые ищут воду?
– Они самые. Рогатина вибрирует у них в руках, и дрожь отдается выше, в плечи, потом в грудь, потом расходится по всему телу. И тогда они точно знают, что прямо у них под ногами, под выжженной бесплодной почвой, что-то течет, бурлит, изливается – что-то мощное и первобытное, чему нет удержу.
– Мы все еще говорим про инструмент в штанах?
– Ну да, в переносном смысле. Этот водоискатель держит прут в руках и через него чувствует воду, как она бьет и пульсирует.
– Кажется, начинаю понимать вашу мысль.
– Чудненько! Вот и мужской инструмент – он как антенна. Иногда он улавливает некие скрытые токи, глубокие и сладкие. Но там, где есть какая-то плотина, ничего не течет. Так понятно?
– Значит, ваш инструмент сообщил, что я безводна? Что у меня внутри засуха?
– Это не упрек, – объяснил он. – И я не утверждаю, что мой инструмент точен на сто процентов. Вовсе нет. Не все инструменты равно надежны. Просто некоторые чувствительнее остальных.
– И это все? К этому шли все ваши объяснения?
– Осталось что-то непонятное? Нужно подробнее?
– То есть когда вы заявили, что у меня не все в порядке – сексуальные проблемы, супружеский застой, – у вас не было никаких конкретных оснований? Ничего? Вы не проводили в этой области никаких исследований? Это был просто…
– Ну да. Голос гениталий.
– И кто-то вам за такое платит?
– Кое-кто платит. К сожалению, не вы.
Тупик. Полный тупик. Никаких ответов.
А скорее всего, и никаких вопросов-то не было. Я отнеслась ко всему чересчур серьезно, приняла слишком близко к сердцу. Я потерла глаза. Они горели. Какие тяжелые веки. Очень тяжелые. Дать бы им закрыться… сомкнуться…
– Бог с ним, солнышко. Знаете, как говорят… – Голос Арта доносился как из тоннеля. – Не в том… трам пам тарарам фикус бум.
– Простите, что?
– Уговор? Плюм там сарсапарилла мумбо-юмбо.
– Простите?
– Пятница. Четыре тридцать. Кафе «Pain et Beurre». До встречи.
Щелчок. Он повесил трубку.
Стрелки часов показывали половину пятого, когда я уселась за столик в «Pain et Beurre». Солнце расплескалось по полу и окатило меня.
Я опять устала. Так сильно, что не помог бы даже сон – тут нужно было что-то другое. Я устала умом. Устала сердцем. Как будто подхватила экзотическую сонную болезнь – из тех, что разносят быстрокрылые тропические москиты с длинным хоботком.
Сидеть на солнце и впитывать его всей кожей было так приятно, что меня, видимо, сморило прямо за столом. Сквозь сон я слышала далекую трель телефона и честно пыталась открыть глаза. Но дремота была такой сладкой, что мне никак не удавалось заставить себя… заставить…
– Oh, non, mon Dieu! – истошно завопил мужской голос. – Мадемуазель! Мадемуазель!
Меня бесцеремонно стащили на пол. Теперь я вполне ясно воспринимала окружающее. Исцарапанные ножки стола на полированных досках пола; белые мужские сандалии, заляпанные соусом; настойчивый звон мобильника; застарелый запах «Голуаза» и трюфелей. Затем теплое чесночное дыхание на моем лице, колкая щетина, и к моему рту прижимаются полные мясистые губы.
– Пошел вон! Слезай! – Я молочу кулаками по груди мужика надо мной.
Марсель Ришелье, шеф-повар и владелец французской кафешки, вскочил на ноги и широко разинул перепуганный рот, из которого рвались невнятные галльские возгласы. Он прикрыл рот обеими руками, потом схватился за щеки, потом снова прикрыл рот.
– Ви жив? – выдохнул он и наконец сообразил помочь мне подняться. – Oh, non! Pardon, mademoiselle! Это биль ужжас, ужжас, ужжас какой ошибка!
Слово «ужас» у него каждый раз выходило все громче и надрывней; с последним «ужасом» Марсель рухнул на стул у моего столика.
– Скотина, идиот! – театрально вскричал он, снова и снова колотя себя кулаками по голове и прервав это занятие только затем, чтобы скомандовать официантке: – Marie, un cognac pour mademoiselle. Et pour moi, tout de suite![3]
Когда Мари вернулась –
– О, non, – убито простонал он. – Что я натвориль! Идиот! Дурак! Пардон, мадемуазель. Мари! Еще коньяк!
Я тем временем отряхивалась и искала мобильник: тот снова зазвонил. Где же он? В сумке? В кармане?
– Mademoiselle, votre telephone? S'il vous plait,[4] выключить его! О, mon Dieu! Выключить!
Потом Мари сказала, что мой телефон, скорей всего, и вызвал у Марселя столь неадекватную реакцию. Незадолго до того один здешний посетитель умер и был реанимирован именно за моим столиком под непрерывную телефонную трель. Марсель в тот момент ощипывал курочек и ничего не знал о драме, пока не услышал овацию. В первый момент он решил, что аплодируют особенно удачным тарталеткам из козьего сыра. Но нет – хлопали одному из постоянных клиентов, молодому врачу, который был объявлен героем. Вскоре эту историю узнала вся округа.
– Теперь, если чей-нибудь телефон звонит подолгу, Марсель впадает в панику, – пояснила Мари. – Одна
