смерть в ресторане – это хорошая реклама. Люди говорят: пойдем поедим там, где умер тот парень. У нас многие заказывали столики сразу после того случая. Но больше одной смерти – это уже плохо. Очень плохо. Даже самые верные клиенты могут нас бросить.
– Правда? – спросила я.
– Oui, oui. Клиенты очень суеверные. Но вообще-то, если между нами, – она наклонилась ко мне, – Марсель жутко расстроился, что это доктор, а не он спас того парня. Марселю завидно. Повара, они такие. Наверно, когда он увидел вас и услышал телефон, то подумал, что теперь тоже спасет клиентку. Только по- своему. В своем собственном стиле. Тогда все понятно, n'est-ce pas?[5]
Нет, мне ничего не было понятно. Непонятно было, что я вообще делаю в этом кафе. Я перебрала в памяти события последних дней, и мне стало очень жалко себя. Шейла победила. Хэл победил. А я проиграла. Я по-прежнему писала идиотскую статью, а из моей гениальной идеи насчет того, чтобы бросить работу и родить, ровным счетом ничего не вышло.
– Ребенок? Сейчас? – Едва вынырнув из унитаза, Хэл кинулся расставлять точки над i. – Ни в коем случае. Хуже времени не придумаешь.
– Почему? – удивилась я, мысленно взяв себе на заметку: заменить освежитель в унитазе. – Мы все равно собирались попробовать в этом году, помнишь? Нельзя же откладывать до бесконечности.
– Блин, Джу, до тебя не доходит? Ты как с луны свалилась!
Доводы Хэла, казалось бы, вытекали из вполне резонных экономических соображений. Он утверждал, что моя зарплата необходима для финансового здоровья семьи.
– Как, по-твоему, мы выплачиваем ссуду на жилье?
Выходит, мы выплачиваем ссуду из моей зарплаты? Внезапно на меня навалилась жуткая усталость. (Не тогда ли она и родилась?) Это я отвечала за выплаты? Мы взяли крупную ссуду, а Хэл брал в кредит еще и еще. Он много раз давал мне понять, что мои доходы – это несерьезно. Так, на булавки. Сам он прилично зарабатывал на продаже рекламных мест, вечно хвастал комиссионными и твердил, что моей зарплаты хватает «только на коктейли, орешки и за парковку заплатить». Он напоминал мне об этом совсем недавно, когда мы поссорились из-за китайской подушечки.
Это случилось субботним утром, примерно за месяц до начала нашей истории. Я гнулась над тазиком с мыльной водой и терла непонятное пятно на китайской диванной подушечке. В ванной я скрылась, чтобы не попадаться под руку Хэлу – он встал не с той ноги. Как обычно. У Хэла утро никогда не бывало добрым.
Когда вас что-то раздражает (включая вашего сожителя), нет ничего лучше полезной механической работы: мозг получает передышку. Трешь, трешь, трешь что-нибудь – и вина, страх, обида бледнеют. Трешь, трешь, трешь… иногда глядишь, а они совсем исчезли. Такое вот волшебство.
Подушечка была из изумительного лазоревого атласа, с черной и лиловой вышивкой, которая при чистке могла полинять, а могла и не полинять. Угадать было невозможно, приходилось рисковать. Сердце у меня колотилось – как всегда, когда я понимаю: взявшись исправить вещь, можно ее повредить или даже совсем испортить. Цвет может «поплыть» или побледнеть; иногда после чистки остается потек от воды – больше, чем было само пятно. Страшно брать на себя такую ответственность, поэтому многие даже и не пытаются сводить пятна, предпочитая мириться с небольшим дефектом. Что, может быть, и правильно – для обычных вещей. Но не для уникальных.
Посадите пятно на что-нибудь красивое – и эта вещь уже никогда не будет значить для вас столько же, сколько раньше. Вот почему удаление пятен стоит нам стольких нервов. Нужна особая храбрость, чтобы подвергнуть риску самое дорогое, что у вас есть. Например, ослепительно белую футболку. Или светлый шелковый галстук. Или китайскую подушечку.
Я уже обрабатывала пятно, когда спиной почувствовала, что в дверях стоит Хэл.
Он посмотрел на меня с минуту и спросил:
– И сколько ты собираешься с этим провозиться? Примерно?
– М-м… Это, наверно, красное вино. Или, может, свекла… Хотя нет, мы вроде не ели свеклу в последнее время?
– Нет, ты мне скажи сколько, Джу. Двадцать минут? Полчаса?
Будь ванная попросторней, он ходил бы кругами, но места было мало, и он атаковал с порога.
– Может, и больше, – сказала я. – Наверно, придется отчищать в два приема. – Такой ответ Хэла явно не устроил, поэтому я добавила: – Но второй заход можно отложить на потом. Не страшно. Ты что-то задумал? Пойти куда-нибудь? Можно сходить на овощной рынок, если хочешь.
– Хотелось бы получить точный ответ. Сколько? Час? Возиться час с подушкой? Битый час?
Хэл словно вдруг забыл, что он сейчас – обычный человек, что он стоит в трусах на пороге собственной ванной и разговаривает с женой. Он превратился в успешного бизнесмена, который привык добиваться своего. А я была сотрудницей низшего звена, не выполнявшей должного и не понимавшей, что терпение начальства исчерпано.
– Убить час на одну подушку? – повторил Хэл.
Его раздражение росло. Как, черт подери, работать в таких условиях? Кто вообще нанял эту бабу? Наверняка та дура из отдела кадров! Вашу мать! Так вас всех и разэтак! Менеджера по кадрам ко мне!
– Сколько, Джу?
Я понятия не имела, что ответить. Пятна непредсказуемы, и это надо иметь в виду, когда берешься их выводить. Иначе ничего не выйдет, без толку и пытаться.
– Ну да, где-то час. Если повезет.
–
Зачем же так грубо о подушке? – Давай пойдем прямо сейчас, – сказала я, стягивая перчатки. – Потом займусь…
– Да ради бога, возись с ней, коли есть охота! – гаркнул он. – Просто… для тебя это важно, да?
Важно? Да, наверное, важно. А может, и нет. Подушка была свадебным подарком – кажется, от его мамы. Но может, это и правда не так уж важно. Или…
– Просто ради интереса. – Хэла понесло, теперь не остановишь. – Сколько ты зарабатываешь в час? Примерно. Двадцать баксов? Тридцать?
– Почасовую оплату я не высчитывала…
– Н-да? Странно. Ну, допустим, точная сумма роли не играет. Я вот что хочу сказать: ты зарабатываешь икс долларов в час. Хреновенько, конечно – хватает только на коктейли, орешки и за парковку заплатить. Но по сравнению с тем, что получают женщины в других странах, это целое состояние. А значит, в каком- нибудь Китае живет уйма женщин, которые смастрячили бы тебе такую же подушку, а то и получше этой, за десятую часть твоего часового заработка. За двадцатую часть! Так вот, стою я сейчас тут, смотрю на тебя и думаю: что она делает? Зачем она гробит свое время? Ведь в этом нет ни капли смысла. Ни капли. Мне не раз приходило в голову, что многие твои занятия совершенно бессмысленны.
Последние слова, кажется, потрясли даже его самого, но я не думаю, что они относились ко мне лично. Они относились ко всем женщинам, которые тратят время на мытье посуды, бесконечную стирку одежды, чистку плиты – вместо того чтобы зарабатывать деньги, двигать прогресс или заниматься другими стоящими делами. Мы с Хэлом частенько спорили по этому поводу. Менялись только детали.
– Это звучит грубо, Джу, – признал он. – Но иногда мне кажется, ты вообще не въезжаешь, что творится в нашем мире. И это меня просто бесит. Понимаешь, да? Меня бесят такие штуки.
Да, наверное, толика правды в этом была, наверное, во мне есть много такого, что может взбесить. Но интересно, понимал ли он, ЧТО меня в нем тоже кое-что бесит и что мне как-то приходится с этим жить?
Вот что вертелось у меня в голове, пока я сидела во французской кафешке в пять часов вечера пятницы, в компании полоумного шеф-повара и рюмки коньяку. Мой мобильник зарегистрировал двенадцать пропущенных звонков. Я не сомневалась, что настырный звонивший – сам маэстро психоанализа, решивший отменить нашу встречу и осложнить мне жизнь. Телефон снова зазвонил: вызов номер тринадцать.
Но звонил вовсе не Арт. Звонила мамина партнерша Марджи, и голос у нее был убитый, совсем убитый.
– Джули, я тебе сразу скажу – ты не волнуйся. С Деборой все в порядке. То есть мы думаем, что в
