досконально, о чем завели речь эти две мелкие, но всезнающие сошки ее придворного штата, и прямо допрашивать ей не хотелось ни того, ни другого. Наконец она как будто решилась на что-то и, пристально взглянув на Голицына, сказала:
— Ступай пока! Мне отдохнуть охота, а ты все тараторишь, помолчать не можешь!
— Ладно, матушка Анна Ивановна! — вставая и собирая свое бесконечное вязанье, заметил шут. — Уйду я. Пущай Аграфенушка одна потарантит, где мне за ней угоняться? — И он направился к двери; но на пороге остановился и своим шутовским, фамильярным тоном крикнул императрице: — Только ты, Анна Ивановна, больно-то ушки на ейные рассказы не развешивай!.. Она ведь — что мелево пустое: ей что ни молоть, все равно… Тебе, не ровен час, от ее россказней дурацких огорчение приключиться может, а ей, сердечной, что? Соврала, да и к стороне, благо со вранья пошлины брать не указано!.. А и напрасно твои министры этого не устроят! — укоризненно покачал головой Голицын. — Все — слышно со всех сторон — доходов мало поступает да в деньгах умаление чувствуется, а они под руками лежат, на полу валяются, деньги-то эти самые!..
— Где же они, по-твоему, валяются? — улыбнулась императрица.
— А везде, матушка Анна Ивановна, как есть везде, куда ни оглянись!
— Укажи! Может, я приму твой совет и укажу своим министрам…
— И прими, сделай милость, прими! — поклонился ей шут.
— Ну, ну… Говори!..
— Да как ты мекаешь, много у тебя при дворе правды говорится?
— Не знаю! Я подсчета правде не веду.
— И хорошо делаешь, Анна Ивановна, ей Богу, хорошо делаешь! Ведь только понапрасну трудиться стала бы. Вот насчет вранья, так уж мое почтение!.. Этого добра — считай не хочу!
— Да ты про доходы начал, а свел на вранье.
— А в нем-то именно и доходы! Неужели ты сама слов моих смекнуть не могла? Ведь ежели, к примеру, с каждого сказанного вранья ты пошлину хоть самую маленькую положишь, так казна станет такие деньги огребать, что деваться с ними некуда будет!
— И ты данником будешь? — рассмеялась императрица.
— Известно — буду!.. Что я за обсевок в поле? С чего мне одному не врать, коли все подряд врут? Ну, я пошел! — крикнул он, переступая порог императрицыной комнаты. — Оставайся себе на здоровье, Аграфенушка! Болтай себе все, что на ум взбредет! — насмешливо раскланялся Голицын с камеристкой и, обращаясь к императрице, прибавил: — А ты, матушка Анна Ивановна, слушать-то ее слушай, а верить ей не больно верь!.. Она у нас с дуринкой и невесть чего наскажет!..
И, бросив хитрый взгляд на оставшихся в комнате, шут исчез за дверью.
Императрица проводила его нетерпеливым взглядом и, обращаясь к камеристке, громко и внушительно проговорила:
— Ты знаешь меня, Аграфена? Не первый год, слава Богу, ты при мне состоишь… Знаешь, что я и наградить, и помиловать могу, но могу и наказать примерно, когда человек этого заслужит?
— Как не знать, ваше величество!.. Кто вашей мудрости и вашего нрава ангельского не знает?
— Ты не таранти, а слушай и отвечай мне толком.
— Слушаю, матушка государыня, слушаю.
— Про что ты вот уже целый час мне говоришь да все недоговариваешь? На что ты намеки свои хамские делаешь?
В вопросе императрицы слышались одновременно и гнев, и любопытство.
Юшкова поняла, что одинаково сильно можно и проиграть, и выиграть, и ее взяло раздумье.
— Я ничего такого, государыня, доложить вам не хотела, смущенно сказала она. — Я так вообще… речь вела…
У императрицы вырвался жест нетерпения.
— Сказано, не юли!.. Ты меня знаешь! — прикрикнула она.
Юшкова продолжала молчать. Она соображала и почти раскаялась, что завела этот рискованный разговор.
Императрица пристально смотрела на нее.
Камеристка поняла, что молчать нельзя, и на ее лице выразилась мгновенная решимость.
— Не я разговор завела… его шут Голицын завел, — начала она, как бы собравшись с духом. — Он намеки давал и надо мной шутки шутил… Вашему величеству известно, что про меня смолоду таких речей никто не вел, какие он повел. Моя честь — смолоду береженая честь!
— Да кому до твоей чести дело? — нетерпеливо перебила ее императрица. К чему ты ее тут припутала?
— Не я припутала, государыня; Голицын намеки делал.
— Да перестанешь ли ты? — сердито сверкнув глазами, выговорила императрица. — Сказано тебе, прямо говори, а не юли!..
— Я и говорю прямо, ваше величество… Про меня вел речь шут ваш, а его намеки не до меня касались!.. Хотел он, как и я, предупредить вас, ваше величество, да боязно ему было Вот он и сбежал, и оставил меня одну отбояриваться.
— Врешь, врешь!.. Ты начала!.. Если бы шут начал, он и до конца договорил бы… На кого ты намеки делала?!..
— Он намекал, ваше величество, не я…
— Аграфена! — крикнула императрица, и в ее голосе прозвучала такая нотка, против которой у Юшковой и возражений не нашлось, так как она поняла, что решительная минута наступила, и в душе обрекла себя на гибель…
Говорить против фаворита было опасно. Но и молчать уже было нельзя, да и выпутаться не удалось бы: императрица уже поняла, про кого велась речь, — для Юшковой это было совершенно ясно…
— Доложу я вам, ваше величество, все, что знаю и что успела проверить на деле, — заговорила она, — а коли ждет меня за мое усердие гибель конечная, так Господня святая воля!.. Сказано: «Близ царя — близ смерти».
— В моем царствовании эта глупая пословица еще не нашла себе оправдания! При мне еще не погибал никто, кто мне верой и правдой служил! Говори!
— Слушаю, ваше величество!.. Не смею вашего приказания ослушаться, на вашу волю вся отдаюсь.
Императрица видела и понимала, что камеристка на этот раз говорила совершенно серьезно и с полным убеждением и что-то, что она рассчитывала сказать ей, не было простой болтовней. Это еще усиливало ее любопытство.
— Изволили вы понять, ваше величество, что про честь прислужниц вел речь свою шут? — начала Юшкова, потупившись и только украдкой взглядывая на свою грозную собеседницу.
— Ты опять за него?
— Да ведь без этого нельзя, ваше величество! Не сказал бы он, не задел бы меня — и я ничего не сказала бы!
— Да что говорить-то? Не мямли!
— А то, что не на меня его речь была направлена, не меня он в своих мыслях держал, когда насчет прислужниц царских речь свою вел… Я вашего дворца не позорила и вашей службе царской не изменяла… Неповинна я в этом!
— Да что ты мне все про себя да про себя? Экая важность какая, что ты шашней не заводишь!.. Кто на тебя польстится-то? Кому ты нужна?
Юшкова обиделась, и это незаслуженное оскорбление еще усилило злобу.
— Была и я молода, ваше величество, да свою честь держать умела! — воскликнула она. — На службу свою позор не клала… не так, как другие!..
— Да кто другие-то? И какое мне дело до ваших бабьих шашень? — нетерпеливо перебила ее императрица. — Ты мне про дело говори, а пустяков не разводи…
— Да дело-то такое боязное, ваше величество, что не знаю я, как и подойти мне к нему.
— Теперь уж поздно не знать; начала, так договаривай… Что за боязное дело у тебя на уме? Я тебя
