— Я скажу Анне, чтобы она тогда доложила мне.
— Осмелюсь заметить вам, что ее высочество удивятся вашему распоряжению и — того и гляди — самой немке про это скажут.
— Нет, Анна ее не особенно любит… Впрочем, пожалуй, ты и права.
— Вы ж мне предоставьте, ваше величество; я сама доложу вам, когда немка со двора проситься станет.
— Хорошо, доложи! Твои старания без награды не останутся. А не известно тебе, где именно встречается герцог с этой немкой?
— В Питере они в Летнем саду сходились и оттуда отправлялись вместе в павильон на правой стороне, а затем уезжали… Там их лошадь ждала, с доверенным кучером его светлости, и куда уж они уезжали, я вам доложить не могу. Лгать я не смею, а куда их кучер отвозил, этого он никому не сказывал… Кучер тот из имения герцога, с его стороны… Он и немку эту, Регину, еще там, на родине, знал… Был такой слух, что сватал он ее на родине, кучер-то этот самый, да герцогу ее уступил! Ведь Регина-то из простых; только что величается как фон-баронша, а настоящего в ней, кроме хвастовства, ровнехонько ничего нет!
При слове «уступил» императрица слегка вздрогнула.
Ей странно и дико было подумать, что ее соперницей, счастливой и предпочтенной, является простая горничная ее племянницы, женщина, которую какой-то кучер «уступил» герцогу Бирону! В эту минуту гордая и самолюбивая Анна Иоанновна почти ненавидела Бирона.
— А здесь… где они… встречаются? — спросила она, не глядя на свою собеседницу.
— Здесь еще всего только одно свидание и было, — ответила Юшкова, совершенно вошедшая в роль и уже бесстрашно продолжавшая свой смелый донос. — Оттого-то я и докладываю вам, ваше величество, что Регина беспременно на днях отпросится у принцессы со двора и вернется опять под утро!
— А… в этот единственный раз где была назначена встреча?
— В летней конторе, ваше величество!.. Герцог там изволит проверять счета и денежные расходы… Туда все подрядчики и отчеты свои представляют… И ключ от конторы у их светлости находится!..
— Заботливый какой! — насмешливо вырвалось у разгневанной императрицы.
Юшкова притворилась, что не поняла этого восклицания.
— Да, уж поистине блюдет его светлость интересы вашего величества! — с легким вздохом подтвердила она насмешливый возглас государыни.
— Не юли! — внушительно произнесла Анна Иоанновна.
Она, несмотря на полное доверие ко всему, сказанному Юшковой, ненавидела в эту минуту смелую доносчицу. Ей казалось, что камеристка понимает ту степень унижения, какую она переносит от всего, что ей доводится слышать, и по странной несправедливости она на Юшкову же досадовала за это.
— И кто-нибудь из служащих при дворе видел… их, когда они сходились в этом… экономическом флигеле?
— Мало кто видел, ваше величество; про это не то что говорить боязно и опасливо, а и видеть-то это не всякий решится! И пред глазами будет, да не увидишь… Только моя преданность да любовь к вам, ваше величество…
— Да твоя ненависть к герцогу Бирону, — поправила Юшкову императрица и, видя, что на лице той выразился непритворный испуг, прибавила: — Да ты не пугайся!.. На попятный двор тебе идти уж не приходится. Слишком ты далеко зашла в своих… этих… докладах!..
Анна Иоанновна хотела сказать «доносах», но воздержалась. Она сознавала, что, какова бы ни была причина, побудившая Юшкову, во всяком случае никто, кроме нее, не решился бы сказать ей все то, что она узнала от нее.
— Спятиться тебе уже нельзя, — продолжала императрица, — слишком много ты сказала. Все твои слова я строго проверю, и, буде ты правду мне доложила истинную, не забуду я твоей услуги и щедро награжу за нее, а буде солгала ты и неповинных людей оклеветала, тоже в долгу я пред тобой не останусь… и будешь ты меня помнить!..
Юшкова с дрожью взглянула на свою покровительницу. Она только в эту минуту поняла во всей силе ту рискованную роль, которую она приняла на себя.
Но императрица была права: возврата уже не было.
— Ступай теперь! — крикнула Анна Иоанновна. — И чтобы, Боже сохрани, никто не знал, о чем здесь у меня с тобой речь была!.. Сгною в тюрьме, если одно слово кто от тебя услышит!
Юшкова не ответила. Она была бы рада вернуть все сказанное ею и мучительно раскаивалась, что поддалась первому движению гнева и своей досады на герцога.
— Следи зорко, когда немка отпросится со двора, куда и с кем она отправится, и тотчас же мне обо всем доложи. А когда она сбираться станет, об этом мне Анна доложит. Ступай! — приказала государыня.
Отпустив камеристку, она села в кресло и отдалась глубокой и невеселой думе. В ее уме воскресло далекое прошлое, в ней встало воспоминание о жгучем молодом счастье, и ей сделалось мучительно жаль прожитой жизни, мучительно обидно за поруганную любовь…
XVI
ТРЕВОЖНАЯ ВЛАСТЬ
Прошло несколько дней, проведенных императрицей в беспрерывной тревоге, которая сильно повлияла на ее здоровье. Приглашены были врачи ее величества, но они разделились во мнениях. Методичный немец Фишер настаивал на том, что ее величество простудилась и что на нее вредно повлияла перемена воздуха, а португалец Антоний Санхец, склонный объяснять все скорее нравственными, нежели физическими причинами, уверял, что императрицу должно было что-нибудь сильно поразить и что ее недуг является непременным следствием этого поражения.
Бирон молчал, но исподтишка наблюдал за императрицей и, не догадываясь об истинной причине ее нервного расстройства, искал вокруг себя то, что могло так встревожить ее.
Прежде всего подозрения герцога падали на принцессу Анну, и он с той ненавистью, какую неизменно питал к ней, относил волнение и недовольство императрицы к тому упорному отвращению Анны Леопольдовны от избранного ей жениха, которого она не только не скрывала, но которым как бы даже щеголяла даже пред всем двором.
Меньше всех замечал и обращал на это внимание сам принц Антон, продолжавший величаться пред всеми своим грядущим значением и не на шутку готовившийся чуть не корону российскую надеть на свою некрасивую и не особенно умную голову.
Анна Иоанновна видела и сознавала все его нравственное убожество, но, раз порешив с этой свадьбой, уже не хотела отступить от своего решения.
Вообще, в основании характера императрицы лежало то упрямство, которое многие принимали за твердость и непоколебимость воли и которое в сущности было недостатком, а не достоинством. Решалась она долго и обдумывала свои поступки строго, но, раз решившись на что-нибудь, уже не изменяла своего решения, считая себя даже не вправе сделать это.
Между тем она молча наблюдала за нареченным женихом племянницы и подчас сама сознавала в душе, что и она на месте принцессы Анны с трудом покорилась бы участи навсегда соединить свою судьбу с судьбою такого несимпатичного и непривлекательного человека.
Принцессу Анну государыня в последние дни видела чаще прежнего и внимательно наблюдала за тем, не известно ли ей что-нибудь относительно ее камеристки. Но самое зоркое наблюдение не приводило ни к чему; принцесса, очевидно, ничего не знала и не наблюдала, и даже на предупреждение тетки о том, чтобы она обязательно доложила, когда ее камеристка станет проситься со двора, Анна Леопольдовна, видимо, не обратила никакого внимания, сочтя это за одну из тех фантазий, которые были свойственны императрице, постоянно опасавшейся, чтобы кто-нибудь при ее дворе не вышел из личного повиновения ей.
— Ты вообще довольна своей камеристкой? — однажды, как бы невзначай, спросила императрица
