обязан руководиться исключительно приказами вашего величества.
— Но ты знал, что при моем дворе таится змея, во всякое время готовая ужалить меня?
— Я так не смотрю на эту немку, — ответил Ушаков тоном, в котором почти помимо его воли сквозило глубокое презрение. — Это просто женщина легкого поведения, всегда готовая продать за известную плату свои ласки.
— И герцог не переставал покупать эти ласки?
— Со времени ее переселения ко двору вашего величества — да, раньше же всякие сношения между герцогом и Региною Альтан были совершенно прерваны… Я не знаю даже, существовала ли между ними переписка.
— Пе-ре-пи-ска? — воскликнула императрица, пораженная услышанным. Очевидно, перед нею открывался новый горизонт; она не думала, чтобы сношения всевластного фаворита с ничтожной камер юнгферой могли доходить до мысли о переписке между ними. — Переписка, говоришь? О чем же могли бы они переписываться? Их положения так различны!
— Там, на их общей родине, ваше величество, подобного различия не существовало.
Императрица повела плечами. Ей поневоле приходилось сознаваться в том, что всесильный повелитель ее могучего царства еще недавно был равен простой камер-юнгфере и, может быть, даже заискивал перед ней, ослепленный ее чарами.
Однако воспоминание об этих еще до сих пор всесильных «чарах» заставили императрицу вернуться к первоначальному сюжету своего разговора с Ушаковым.
— Так как ты столь хорошо осведомлен обо всем, — начала она, почти чувствуя себя неловко перед всесведущим начальником своей Тайной канцелярии, — то, быть может, ты и здесь, и в Петербурге, следил за ними?
— Следить за ними я не имел надобности, ваше величество, но все, касающееся их тайных свиданий, было своевременно известно мне…
— И ты опять-таки не докладывал мне ни о чем?
— Я не был уполномочен на то вашим величеством, и герцог, по своему высокому положению и по власти, данной ему вашим величеством, не подлежит моему контролю.
— Все это так… конечно… Ты почти прав, но… только «почти», — как-то неохотно, почти робко улыбнулась императрица. — И… давно ты знал об этих… шашнях? — спросила она после минутного молчания…
— С первой минуты появления новой камер-юнгферы при дворе вашего величества… Собственно, даже раньше этого: с первой минуты вызова ее герцогом Курляндским в пределы управляемого им русского царства.
— Русским царством правлю я, граф, а не герцог Курляндский! — гордо поднимая голову, произнесла императрица.
Ушаков промолчал; не согласиться со своей повелительницей он не смел, а согласиться не мог.
— И ты… не сделал ничего, чтобы остановить этот вызов? — спросила Анна Иоанновна.
— Я не смел сделать это, ваше величество!
— Почему не смел? Кого ты боялся?
— Вашего гнева, ваше величество; вы признали бы меня правым и не простили бы мне моей правоты!
— Но ведь теперь ты исполнишь мое поручение?
— Приказ, а не поручение, ваше величество! Вашего приказа я ослушаться не смею…
— А поручения?..
— Его вы могли бы отменить, государыня, и тогда я же остался бы виноват во всем!
По лицу императрицы скользнуло неприятное чувство, и она воскликнула:
— Плохого же ты понятия о своей государыне!
— Вы — женщина, ваше величество, и вам доступно, понятно… и… простительно многое, что в нас никогда встретиться не может.
— Пусть будет по-твоему, но все-таки на этот раз я вполне надеюсь на тебя.
— Теперь, как и всегда, государыня, я останусь верен вам и принесенной мною присяге…
— Слушай же внимательно! Зорко следи за тем, когда герцогом будет вызвана эта… Альтан в указанное место!
— О каждом вызове, ваше величество, я бываю каждый раз неукоснительно осведомлен!
— Стало быть, у герцога много врагов и предателей при дворе?
— У кого их нет! — дипломатически пожал плечами опытный царедворец.
— Когда узнаешь, никаких преград этому свиданию не ставь, никого следить не посылай и даже не вели подслушивать их разговор…
— Подслушать этот разговор могут не многие, ваше величество. В моем личном распоряжении есть всего только два лица, которым я мог бы поручить это ответственное дело.
— Почему так?
— Разговор между герцогом и Региной Альтан происходит на шведском языке, а шведов в моей канцелярии почти нет… Это — народ, на сыск и доносы неспособный…
— Я не думала бы этого!..
— Всякое правило допускает исключения, — хитро улыбнулся Ушаков, не скрывая того, что намек императрицы он понял, как относящийся к Бирону. — Впрочем, ваше величество, разговор между камеристкой и его светлостью никакого политического интереса представить не может; это — простой, положительно ни для кого не интересный, любовный разговор!
При слове «любовный» по лицу императрицы промелькнуло как бы выражение страдания. В эту минуту в ней говорила только женщина, а владычица великой державы молчала… Не измена облагодетельствованного и выше всякого понятия возвышенного человека так сильно потрясла Анну Иоанновну, а измена и долго и горячо любимого мужчины!..
— Все равно!.. Я хочу знать все, что будет сказано между ними, и требую, чтобы все — ты слышишь меня? — положительно все было доложено и повторено мне без малейшей утайки!
— А затем, ваше величество?
— Затем ты лично получишь мои распоряжения. И помни, граф, свято и неизменно помни: в случае точного и неуклонного исполнения всех моих приказаний моя благодарность тебе широко скажется, но широко будет и мое возмездие за малейшую тень измены и предательства.
Ушаков молча поклонился. Он хорошо знал императрицу и ни на минуту не сомневался в том, что если Бирон захочет, то в последнюю минуту все перевернет по-своему.
— Племянницу Анну я уже слегка предупредила! — сказала императрица. — Она доложит мне тотчас, как ее камеристка выразит желание отлучиться по своему обыкновению на целую ночь.
— Ночи Регина Альтан никогда не проводила вне дворца, ваше величество, — заметил Ушаков.
— Ты что же это?.. Заступаешься за нее? — удивилась императрица.
— Нет, ваше величество, я только восстанавливаю факты в их полной непогрешимости. Для полного уяснения самих событий необходимо, чтобы все, подающее повод к тем или другим подозрениям, было строго проверено и установлено. В серьезном деле ошибок быть не должно… Что же касается до предупреждения ее высочества принцессы Анны, то вы, ваше величество, напрасно изволили посвятить ее в это.
— Но я ничего не объясняла ей прямо; я только сказала, что желаю знать заранее, когда ее камеристка соберется со двора.
— Посвящать в это принцессу вовсе не следовало.
— Ах, Боже мой! Она уж не так молода, чтобы ровно ничего не понимать!
— Не в молодости дело, а в том, что в лице принцессы вы ни в коем случае не можете найти себе верную помощницу… Она поневоле всегда станет на сторону всякого увлечения.
— Почему ты так думаешь? — сдвинула брови императрица.
— Потому что я не слеп, ваше величество, и, видя, как сильно увлечена сама принцесса, хорошо понимаю, что она не предаст ни одного влюбленного, тем более что она очень далека от мысли, кто именно скрывается в образе предмета нежной страсти ее камеристки.
