— Братец… Как говорится, буря в стакане воды. Я думал, у вас тут люди поумнее…
Овва обиделся.
— Мы не республиканцы, мы демократы! — сказал он.
— Слова, братец. Природа гибнет, душа человеческая гибнет у вас тут, а вы — дебаты… Э-э-э, комедия! — И, отмахнувшись от Оввы как от мухи, Утяев опять уснул в кресле.
Между тем, пока Овва, сидя в своих наушниках перед нишей, блуждал по эфиру, вылавливая новости, Утяев спал. Положив руки под голову, растянулся на лавочке. Черты лица у него были мягкие, добрые. Он улыбался во сне.
Снился ему смешной сон. Он едет на детском трехколесном велосипеде впереди целой колонны юных велосипедистов-трехколесников. Сияющие лица мальчишек, девчонок. Озорники гудят в свои огромные самодельные груши-дудки, привинченные к рулевым управлениям. Пешеходы на тротуарах флажками приветствуют колонну. Тяжелые встречные грузовики, автобусы сворачивают в переулки, освобождая детям дорогу.
Майское солнце над колонной. И сияющее лицо Утяева, директора Дома детских игрушек. Улица украшена флагами.
Утяев, не останавливаясь, жестом подзывает к себе милиционера-регулировщика. Тот, подбежав, услужливо козыряет. Утяев говорит регулировщику:
— Дети! Ты понял, дети! А все остальное приложится.
Спит Утяев. И никто не отнимет сна. Он прибыл совершенно из другого мира и к возне растревоженного муравейника не имел никакого отношения.
Спецмашина мэра, хотя и походила слегка на автомобиль, очень удивила Ефрема. Колеса у нее то бежали по асфальту, то подбирались, и тогда с боков распускались крылья, но при этом машина не поднималась над дорогой, а, наоборот, опускалась еще ниже, и казалось, будто она скользит по асфальту.
— Ишь, петрушка какая, — сказал Ефрем. — Как на санках с горки… Что скажешь, Ася?
Ася пожала плечами.
— Ничего ты, гляжу, не боишься… — Помолчав, Ефрем спросил водителя: — Долго ли ехать будем, браток?
— Это как повезет, — сказал водитель. — Нам бы только на правительственную трассу вырваться, а там полетим. — Он повернул свое лицо к Асе. — Не страшно, малышка? А то приторможу.
— Нет, — сказала Ася.
— Послушай, — заинтересовался Ефрем водителем, — ты, часом, не земляк ли? Больно хорошо по- нашему говоришь.
Водитель оглянулся, прижал палец к губам.
— Что такое? — не понял Ефрем. Водитель снова промолчал.
Ася дернула Ефрема за рукав, шепнула:
— Нельзя ему говорить.
— А ты откуда знаешь? — Ася не ответила. — Ну и ну!.. Будто подслушивает кто нас.
Поехали молча. По дороге мимо проносились шаробили, движение было густое.
— Ты бы нам про улицы, что ли, рассказывал? — не выдержал Ефрем.
— Улиц у нас нет, — сказал водитель.
— Как это нет, елки зеленые?
— Нет. Есть номера домов и номера магистралей.
— Чокнутый вы народ. Номера, машины — только и разговоров.
— Оттого и номера, что машины. Человек думает, машина считает. У нас еще говорят: дурак думает, умный считает.
— Ишь ты, философ… Сколько же номеров надо
— A y нас по квадратам. Квадрат зеленых небоскребов. Квадрат желтых. Вот и пишется: Ж, скажем, 101, Ж 102.
— Же-же, — передразнил Ефрем. — Вот и есть Желтый Дьявол. Это мы знаем. Улицы — это, можно сказать, история города. Где ваша история? Молчишь?.. Черные полосы тебе на костюме нарисовали и молчать заставили?
Водителя словно кто прикладом в спину ткнул. Он дернул за рычажок на щитке, и заиграла музыка. Потом оглянулся на Ефрема и чуть слышно, заглушённый музыкой, прошептал:
— Погоди, папаша, и тебе бороду твою сбреют, черные полосы нарисуют и молчать заставят.
— Меня? Шалишь, брат. Не на того нарвались.
— Поглядим, поглядим, — сказал водитель.
— И глядеть нечего.
Ася молча следила за перебранкой. Она чувствовала, что главные неприятности еще впереди, и старалась зря не волноваться.
Седобровый мэр города, худой старик с добрыми глазами отделился от встречающих, подошел к Асе. Он был в белом костюме, а вся свита его в желтых униформах с красными полосами.
— Вот ты какой… — сказал мэр, плохо произнося русские слова. Он смотрел при этом на Асины ноги. Ася тоже смотрела на свои ноги, они опять провалились в асфальте.
Ефрем, который вылез из Машины последним, подбежал к Асе, хотел взять девочку на руки. Но мэр жестом запретил это делать, повернулся к свите и хлопнул два раза в ладоши.
Тут же к Асе подбежал юркий человечек, неся в руках башмаки с металлическими подошвами. Он присел на корточки, расшнуровал Асины ботинки и помог ей переобуться в новую обувь.
Ася сделала несколько шагов в новых ботинках, асфальт под ее ногами теперь не проваливался. Она оглянулась на Ефрема, как бы спрашивая, что делать дальше.
Ефрем между тем пытался вынуть из асфальта Асины ботинки, но у него ничего не получалось.
Мэр опять ударил в ладоши, уже один раз, и к Ефрему подошел другой юркий человечек в униформе.
Он заговорил по-русски:
— Извините, пожалуйста, но сейчас мы должны проследовать к матушке. А ботинки, если вам угодно, достанут и вернут вам.
— К какой еще матушке? — поднялся на ноги Ефрем, грозно глядя на переводчика.
Но ответа не получил.
Мэр взял Асю за руку и повел по дорожке.
Переводчик пригласил Ефрема следовать за мэром и Асей.
Шли молча. Справа и слева строго по одной линии стояли трехэтажные, без окон дома со стеклянными (так, во всяком случае, казалось) крутыми крышами, на крышах которых были нарисованы головы странных зверей, похожих одновременно на змея немного и на льва. Вот такие:
Ефрем, хотя и почувствовал, что пока ему следует молчать, все же не выдержал и спросил переводчика:
— Что это за зверь на крышах нарисован? Переводчик, как и таксист, прижал палец к губам и тихо проговорил:
— Вам все объяснят, а пока надо молчать. Тише!
Ответ этот Ефрема только раззадорил. «Черта с два я буду молчать».
— Ваш мэр вроде говорит по-русски?
Лицо переводчика болезненно сморщилось. Он прошептал:
— Мэр знает все земные языки, но говорить ни на одном не может. Я вас прошу — помолчите!
— Как же это знает и не может? — не успокаивался Ефрем.
— Я вам скоро все объясню, — умоляюще, уже чуть не плача, сказал переводчик. — Очень скоро.
